Массовый террор в Прикамье в 1937-1938 гг 3/10

Территориальное распределение рабочих, подвергшихся репрессиям

В тридцатые годы прошлого столетия Уральский регион получил новый
импульс промышленного развития. Рабочие поселки выросли в городские
поселения. Укрупнились малые города. В эти годы Кизе-ловский угольный
бассейн превращается в главного поставщика угля для предприятий Урала. В
1932 г. город Усолье с рабочими поселка­ми был объединен в один город —
Березники, который становится крупным центром по добыче калийных солей.
Пермь объединяют с городом Молотовым (бывший рабочий поселок
Мотовилиха), рас­ширяют городскую черту. В 1930 г. в Перми началось
строительство моторостроительного завода № 19 (будущий завод им.
Сталина, пере­именованный позднее в завод им. Свердлова, ныне ОАО
«Пермский моторный завод»), а также крупных деревообрабатывающих
комби­натов в городах Соликамске и Краснокамске. В регионе продолжал
действовать построенный еще до революции Чусовской металлурги­ческий
завод. В районах края развиваются лесные отрасли промыш­ленности. В
лесной промышленности не было крупных концентриро­ванных рабочих
поселений, подобных упомянутым промышленным


центрам, но, тем не менее, она была заметной частью промышленного
потенциала края, т. к. обеспечивала разворачивающиеся стройки ре­гиона и
других областей деревоматериалами.

Именно по этим территориям и был нанесен главный удар. Ос­новная масса
арестованных рабочих были жителями шести районов Прикамья: г. Пермь (8,4
% от всех арестованных); Кизеловский район (29,1 %); Ворошиловский район
(8,4 %); Краснокамский район с не­большим г. Краснокамском (7,7 %);
Чердынский район с г. Чердынь (9,1 %) и Чусовской район с г. Чусовое
(14,3 %). Т. е. 77 % репрес­сий против рабочих пришлось на эти шесть
районов, а всего районов было более пятидесяти.

В целом здесь наблюдается довольно высокая корреляция с тер­риториальным
распределением промышленного производства сов­ременного Прикамья. Это
указывает на некую пропорциональность числа арестованных рабочих
социальному составу региона. Не имея точных данных о социальной
структуре населения Прикамья в 1930-х гг., мы не можем сделать более
определенных выводов о связи арестов и контингента населения этих районов.

Полученные после статистической обработки данные по массиву данных на
3565 рабочих позволяют сделать вывод об общей отрасле­вой дифференциации
рабочих, подвергшихся репрессиям.



Таблица 1

Сводная таблица по отраслям народного хозяйства, в которых были заняты
репрессированные рабочие







Число арестованных (чел.)



В % от общего массива арестованных рабочих

Тяжелая промышленность



1787



50,3

Легкая промышленность



37



1,0

Местная промышленность (артели и пр.)



252



7,1

Лесная промышленность и сельское хозяйство



1050



29,5

Транспорт и строительство



337



9,5

Сфера услуг



67



1,9

Другие и с неустановленным местом работы



23



0,7

Из данных табл. 1 видно, что половина репрессированных рабочих была
занята в тяжелой промышленности. Еще почти треть — в лесной


промышленности или обслуживала сельское хозяйство. В последнем случае
чаще всего это были МТС, которые располагали техническим парком для
сельского хозяйства.

Интересны данные, касающиеся местной промышленности и промартелей. Если
обратиться к идеологическому контексту прика­за № 00447, можно
предположить со всей очевидностью, что острие репрессий должно было быть
направлено именно против кустарей. Этого не произошло. Если
проанализировать зависимость числа арестов рабочих, занятых в местной
артельной отрасли промышлен­ности, от их территориального распределения,
то в числе лидеров окажутся те же самые регионы: г. Пермь (15,9 % от
всей совокуп­ности рабочих артельных и местной промышленности),
Вороши­ловский район (9,5 %), Кизеловский район (11,5 %), Чердынский
район (9,5 %), Чусовской район (9,9 %).

Иными словами, для тех, кто осуществлял арест, политической раз­ницы
между работником большого государственного предприятия и мелкого
частного хозяйствующего субъекта, скорее всего, не было.



Профессионально-квалификационный состав репрессированных

Малая значимость социальных статусов арестованных для
опер­уполномоченных НКВД подтверждается анализом данных о квали­фикации
рабочих. Конвейер арестов захватывает работников про­мышленности без
разбора, независимо от уровня квалификации и важности работы. В него
попадают и чернорабочие, и плотники, но также токари, машинисты или
электромеханики. По общим данным, 25 % среди арестованных рабочих
составляли люди, выполнявшие сложные трудовые операции при помощи
техники или обслужива­ющие технику, — токари, слесари, машинисты,
электромеханики, электромонтеры и т. п. Три четверти репрессированных
рабочих, или 75 %, — чернорабочие, плотники, лесорубы, сплавщики и т.
п., т. е. за­нятые на рабочих местах там, где были востребованы прежде
всего навыки ручного труда.

Особенно показательно, что в череде арестованных встречаются паровозные
машинисты и водители шахтных локомотивов. Долж­ность машиниста на
железной дороге предполагала высокую квали­фикацию. Потерю такого
человека на производстве нельзя было с легкостью возместить. Подготовка
к этой работе занимала годы, и начальство, желающее, чтобы поезда не
простаивали в депо, должно было ценить этих людей. Правда, в Верещагино,
где аресты желез­


нодорожников были наиболее массовыми, руководство депо было арестовано
заранее^1 .



Таблица 2

Динамика арестов рабочих разной квалификации в % к общему числу
арестованных рабочих в указанном месяце





Квалификация рабочих



Дата ареста

08.37



09.37



10.37



11.37



12.37



01.38



02.38

Неквалифициро­ванные рабочие



75,2



76,8



78,6



71,4



77,2



79,1



70,5

Квалифицирован­ные рабочие



24,8



23,2



21,4



28,6



22,8



20,9



29,5

Итого



100,0



100,0



100,0



100,0



100,0



100,0



100,0

Приведенные данные по основным месяцам, когда осуществля­лись массовые
аресты, показывают, что пропорции между категория­ми репрессированных
рабочих в целом соответствуют соотношению квалифицированного и
неквалифицированного труда в промышлен­ности. В целом, однако, не
означает полностью. Доля квалифициро­ванных рабочих среди
репрессированных выше, чем их доля в про­мышленности в целом.



Динамика арестов рабочих в 1937-1938 гг.

Детальный анализ данных позволил не только установить про­фессиональный
состав репрессированных рабочих, но и определить ритм арестов и сравнить
полученную информацию с общей моделью репрессий в Прикамье. Таким
образом, мы получаем более полную картину репрессий в рабочей среде.

^1 По делу № 20760 на Змеева В. К. проходит более 50 человек,
работав­ших в самых разных должностях на ст. Верещагино и ст.
Менделеевской ж.д. им. Л. М. Кагановича. Все они стали активными
участниками контрреволю­ционной диверсионно-повстанческой организации.
См.: Обзорная справ­ка по архивно-следственному делу № 20760. // ГОПАПО.
Ф. 641/1. On. 1. Д. 13841. Л. 72-74.


Обобщенные данные о динамике ареста рабочих по отношению к общему
массиву репрессированных согласно приказу № 00447 приведены ниже:



Из данных табл. 3 видно, что для репрессивной кампании в целом был
характерен двухшаговый ритм: в одном месяце арестовывали, в следующем
месяце оформляли дела. Поэтому арестованных в августе больше, чем
арестованных в сентябре, арестованных в октябре боль­ше, чем в
последующий месяц, да и в декабре 1937 г. было больше арестовано, чем в
следующем за ним январе 1938 г. В феврале-мар­те — та же картина, хотя
по абсолютным цифрам видно, что с осени 1937 г. кампания пошла на спад.
Причем каждый из пиков арестов имеет свое объяснение. В августе
арестовывали тех, на кого подго­товили списки еще в июле 1937 г., и тех,
кто был обозначен подле­жащим аресту по первой категории, что фактически
предопределяло самый суровый приговор — ВМН.

На первый взгляд, этот же ритм характеризовал разворачиваю­щуюся
кампанию репрессий и против рабочих. Август-октябрь-де­кабрь-февраль
сохраняют преимущество в числе арестованных по отношению к следующему
месяцу. Совпадение в ритме арестов ра­бочих и других категорий граждан
органами НКВД означает, что аресты рабочих не были случайным явлением с
самого начала, что работники районных и городских отделов НКВД
дисциплинирован­но выполняли распоряжения начальства. В то же время
привлекает внимание расхождение соотношения удельной доли арестованных


рабочих к общему массиву арестованных в текущем месяце в начале операции
и в декабре 1937 - январе 1938 гг.

До ноября 1937 г. доля рабочих в общей массе арестованных ко­леблется от
четверти до трети всех репрессированных. Именно этот период в основном
совпадает с арестами по спискам, составленным при подготовке кампании.

Зимой 1937 г., когда согласно первоначальному плану операция уже должна
была завершиться, ее продлили на основании дополни­тельных приказов.
Вновь были увеличены лимиты на аресты. Необ­ходимость быстро выполнять
новые планы по «разоблачению вра­гов» проявилась в увеличении доли
рабочих в общем контингенте репрессированных.

Местные оперуполномоченные НКВД могли выполнять новые планы по аресту
только за счет рабочих, поэтому доля последних в декабре-январе
1937-1938 гг. составляет более 70 % от общего чис­ла арестованных. В
декабре мы наблюдаем пик репрессий против ра­бочих — почти тысяча
человек, более четверти всех арестованных в этой социальной группе за
всю операцию. Отметим, что в этот месяц 53 % прошедших через тройку
рабочих было осуждено за шпионаж. В январе 1938 г. резкого спада арестов
в производственной среде не произошло, хотя их уже на треть меньше, чем
в декабре, но рабочих все же арестовано больше, чем в октябре, и их
продолжают судить за шпионаж. Так как все, кого легко было «провести» по
этой статье, в основной своей массе были «оформлены» месяцем ранее, то
по от­ношению к ним применялись более распространенные, относительно
«легкие» статьи: антисоветская или контрреволюционная агитация,
недонесение и прочее^1 .

Суды над рабочими в ходе операции 1937-1938 гг.

^1 По данным архивно-следственных дел, на основании того, как были
оформлены дела, можно предполагать, что в действительности часть
аресто­ванных в декабре была оформлена только в январе, т. к. органы
НКВД не справлялись с потоком арестованных, не успевали заводить на них
формуля­ры и т. п. Поэтому реальное количество фактических арестов в
декабре впол­не может быть выше расчетного, а январские аресты могут все
же вписаться в общий ритм спада активности в следующем после пика месяце.


Рабочий, дело которого рассматривалось на тройке, обычно полу­чал высшую
меру наказания (2252 человека) — расстрел. Конечно, вполне могли
наказать, присудив какой-либо срок исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ):
10 лет (820 человек), 8 лет (151 человек)


или 5 лет лагерных работ (278 человек). Несколько десятков рабочих
получили в качестве приговора «гласный надзор» — 41 человек; од­ного
отправили в ссылку.

В то же время внутренняя дифференциация этих приговоров
сви­детельствует: работник высокой квалификации, взаимодействующий с
машинами и механизмами, обвинялся в более тяжком преступле­нии, чем
малоквалифицированный рабочий.



Таблица 4

Обвинения рабочих разной квалификации в % к общему числу обвинений в
приговоре по данной категории^1





Квалификация рабочих



Тяжесть обвинения

Диверсии,

вреди­тельство, террор



КРПО, повстанческая организация, контрреволю­ционная деятельность



Шпио­наж



АСД, КРД, КР, СОЭ, недонесе­ние



АСА, КРА, агитация, пропаганда, соучастие

Неквалифи­цированные рабочие



69,9



82,0



80,2



80,0



79,1

Квалифи­цированные рабочие



30,1



18,0



19,8



20,0



20,9

Итого



100,0



100,0



100,0



100



100,0



Таблица 5

^1 При подсчете учитывалась только самая тяжелая категория обвинения. В
таблице тяжесть обвинения указана по нисходящей: от «диверсий,
вреди­тельства и террора» — как самой тяжелой до АСА, КРА и других
вариантов агитации и пропаганды — как самых слабых обвинений. Степень
«тяжес­ти» обвинения достаточно условна, т. к. приговор к ВМН мог быть
вынесен и в случае самого «мягкого» обвинения.


Приговоры рабочим разной квалификации в % к общему числу вынесенных
приговоров данной категории





Квалификация рабочих



Вид приговора

ВМН



10 лет



8 лет



5 лет



Гласный надзор

Неквалифицированные рабочие



74,4



77,8



84,1



86,1



80,5

Квалифицированные рабочие



25,6



22,2



15,9



13,9



19,5

Итого



100,0



100,0



100,0



100,0



100,0


Из данных, представленных в табл. 4 и 5, мы видим, что работ­ник,
выполнявший более сложные трудовые операции, обвинялся в диверсиях,
вредительстве и терроризме несколько чаще, чем тот, кто занимал
должность чернорабочего или работал по старинке, исполь­зуя в основном
физическую силу.

Диверсии и терроризм, как показывают данные, представленные ниже в табл.
6, считались самыми тяжкими видами преступлений, и обвиняемых по таким
«тяжелым» статьям чаще, чем оформленных по иным пунктам преступлений,
приговаривали к высшей мере нака­зания — расстрелу.

Таблица 6

Виды обвинений, выдвигаемых против рабочих, в % к общему числу
вынесенных приговоров данной категории





Приговор



Вид приговора

ВМН



10 лет



8 лет



5 лет



Гласный надзор

Диверсии, вредительство, террор



42,9



25,4



32,5



18,7



26,8

КРПО, повстанческая ор­ганизация, контрреволю­ционная деятельность



15,9



22,7



14,6



9,0



4,9

Шпионаж



20,4



2,9



13,9



16,9



19,5

АСД, КРД, КР, СОЭ, недонесение



10,6



14,4



34,4



48,9



48,8

АСА, КРА, агитация, про­паганда, соучастие



10,0



33,8



4,6



6,1





Итого



100,0



100,0



100,0



100,0



100,0

Как видно из таблицы, высшая мера наказания двум из пяти осуж­денных
рабочих давалась за диверсии и террор, каждый пятый рас­стрелянный
обвинялся в шпионаже и лишь один из десяти обвинялся по более «легким»
статьям за антисоветскую/контрреволюционную агитацию или
антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди тех, кого
приговорили к 10 годам лагерей, треть обвинили в
антисоветской/контрреволюционной агитации, и каждый четвертый имел более
тяжелые обвинения в диверсиях/терроре или участии в контрреволюционной
повстанческой организации. Тех, кто получил восемь лет, равными долями,
по трети, судили за тяжелые преступ­ления: диверсии, шпионаж и
антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди получивших самый
легкий приговор — 5 лет — основную массу составляли люди, прошедшие
через тройку по самым «легким» статьям: антисоветская/контрреволюционная
агитация.


Сравнивая данные таблиц 5 и 6, мы видим, что среди приговорен­ных к
сравнительно небольшим срокам доля неквалифицированных работников выше,
чем их доля в общей массе рабочих. Иными сло­вами, статус
профессионального рабочего в кампании массовых реп­рессий 1937-1938 гг.
становится номинацией, по которой осуждают наиболее сурово.



Социальный статус рабочего в массовых репрессиях 1937-1938 гг.

Массовые аресты шли по всей стране. Различалось количество арестованных
и, возможно, социальные группы, на которые в первую очередь было
направлено внимание местных органов НКВД. Основ­ной
социально-профессиональной группой, подвергшейся репрессиям в Прикамье,
стали шахтеры, работники промышленных предприятий и леспромхозов. И в
этом одна из важных особенностей Пермского региона. Ведь в исторических
документах репрессии 1937-1938 гг. по приказу № 00447 получили название
«кулацкой операции». Выделен­ные в приказе социальные группы, характер
отчетов, посылавшихся в Москву с мест, не оставляли сомнения, что в эти
годы острие репрес­сий было направлено против кулаков и антисоветских
элементов. Это ставило новую волну репрессий 30-х гг. в один ряд с
крестьянскими бунтами против советской власти в начале 20-х гг., с
раскулачиванием 1929-1933 гг. и позволяло историкам видеть в
репрессивной полити­ке властей явный идеологический подтекст.
Арестованных называли «пятой колонной», «скрытыми контрреволюционерами»,
т. е. пред­ставляли их в качестве ненадежных и опасных элементов. Тем
самым в контексте тоталитарной парадигмы трактовки сталинского режима
появлялся незримый, слабоощущаемый, но вполне заметный элемент
исторического оправдания репрессий. Подчинение «кулацкой опера­ции»
1937-1938 гг. логике классовой борьбы частично снимало груз социальной и
исторической ответственности с инициаторов и органи­заторов этих
репрессий. Такой исторический подход к событиям 1937-1938 гг.
представляется ошибочным. Подобная их трактовка позволя­ет скрыть от
современников реальные цели и технологии реализации репрессивной
политики в сталинское время, искажает прошлое, а тем самым обедняет наше
историческое знание.

Вернемся к некоторым показателям «кулацкой операции» в При­камье.
Массовым арестам подверглись не кулаки, не крестьяне, не работники
сельского хозяйства, хотя и их доля была весьма высока, а рабочий
контингент промышленно ориентированного региона.


Следует отметить, что многие из рабочих приобрели свой
соци­ально-профессиональный статус лишь в 1930-е гг. и отнюдь не
доб­ровольно. Прикамье было местом ссылки «раскулаченных» в 1929-1931
гг. крестьян. Их переселяли сюда целыми семьями. Для соци­альной
характеристики существовал специальный термин — «спец­поселенцы».
Занимавшийся детальным исследованием масштабов и практики сталинской
политики в отношении различных категорий «спецпоселенцев» пермский
исследователь А. Б. Суслов указывает на весомую долю осевших на Урале
«бывших кулаков» после репрес­сий начала 1930-х гг.: «"Великий перелом"
порождает такую катего­рию зависимого населения, как спецпереселенцы. В
ходе первых волн спецпереселений 1930-1932 годов около 1 800 000 человек
вывозятся с родных мест в неизвестность. Около 600 000 из них оказались
на Урале [См.: Шашков В. Я. Раскулачивание в СССР и судьбы
спец­переселенцев (1930-1954). М., 1995.]. Раскулаченные на территории
Прикамья чаще всего переселялись в необжитые северные районы Пермского
округа, а иногда и за его пределы. На их место, да и на север тоже, тем
временем двигались эшелоны с раскулаченными из южных и центральных
областей страны. В начале 1933 года массовые выселения кулаков
прекращаются. К этому времени на спецпоселе­нии находились более 1 300
000 кулаков, из них более трети дислоци­ровались на Урале, что позволяет
называть Уральский регион, наряду с Сибирью, основным районом кулацкой
ссылки. В Пермском крае в общей сложности было размещено около 140 000
спецпереселенцев (раскулаченных 1-й и 2-й категорий)»^1 .

Ссыльные крестьяне принудительно прикреплялись к промыш­ленным
предприятиям. Если их размещение предполагалось вне го­рода, то строился
спецпоселок. В городах же они включались в общую рабочую среду, хотя в
первые годы и были обозначены территориаль­ные и социокультурные границы
таких поселений.

^1 Суслов А. Б. Спецконтингент советского тоталитарного общества:
неко­торые особенности социального и правового статуса. // Сайт общества
«Ме­мориал». Раздел: История политических репрессий в СССР (1917-1991).
_http://www.nieiiio.ru/liiiks/ _.
Рубрика: «История тюрем и лагерей в СССР (ГУЛАГ)».
_http://www.hro.Org/editions/hrperm/6.htni
_.


Жизнь в поселках была трудной. В докладной записке заместителя
полномочного представителя ОГПУ по Уралу в Пермские областную и районную
контрольные комиссии в январе 1931 г. подробно описы­вались новые
условия быта, в которых спецпереселенцы вынуждены были начинать
обустройство на новом месте: «...Переселенцы живут


с семьями в общих бараках с двойными нарами, имея фактическую норму
жилплощади от 1 до 1,5 кв. метров на человека. Баня имеет­ся только на
Бумкомбинате [скорее всего, упоминается Краснокам-ский бумкомбинат. — А.
К.], на остальных предприятиях бань нет; люди не мылись в бане три
месяца, развилась вшивость; вошебоек и дезокамер нет. Наличие огромной
скученности, недостатки питания, перебои в доставке воды, отсутствие
бань и вошебоек и общее анти­санитарное состояние бараков вызвало
эпидемические заболевания (тиф, скарлатина, дифтерит, корь) и огромную
смертность СП/пер. За один месяц умер 271 человек, особенно умирают
дети. К общему количеству детей до 4-летнего возрваста умерло на
Бумкомбинате 25 %, Комбинате "К" [завод им. Кирова. — А. К.] — 10 %,
Судозаво-де — 30 %. Переселенческие бараки являются очагом заразы
окружа­ющего вольного населения...»^1 .

Спецпоселенцы были ограничены в правах по отношению к обыч­ным
гражданам: им не выдавали паспорта, и они не имели права по­кидать место
жительства и работы. К 1937 г. ситуация с их ссыльно-поселенческим
статусом становится менее определенной.

^1 № 114. Докладная записка заместителя полномочного представителя
ОГПУ по Уралу О. Нодева в Пермские областную и районную контрольные
комиссии об условиях проживания спецпереселенцев // Политические
реп­рессии в Прикамье. 1918-1980 гг.: Сборник документов и материалов.
Пермь: Издательство «Пушка», 2004. С. 166-167.

^2 Такой паспорт в 1935 году получил Прейс Павел Андреевич, в анкете
которого было записано, что он раскулачен в 1930 г. и выслан. Место
рож­дения — с. Грешенки, Уновский с/с, Леозненский район БССР —
позволяет предполагать, что статус раскулаченного не был фальсификацией
следовате­ля. В качестве рода занятий было указание на то, что он перед
арестом работал техником-строителем в карьере Известняк. Проживал в
Яйвинском труд-поселке. См.: Анкета арестованного. От 9.01.1938 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1, № 12567. Т. 2. Л. 239. Встречались указания на
имевшиеся паспорта и в других делах у бывших ссыльных крестьян.


Постановлением ЦИК СССР от 25 января 1935 г. спецпоселен­цы были
восстановлены в ряде прав наравне с другими гражданами СССР. В части
следственных дел сохранились паспорта, выданные бывшим спецпоселенцам^2
, которых они не могли бы иметь, если бы их правовой статус соблюдался
местными властями жестким обра­зом. Постепенно дискриминация этой
категории граждан сокраща­лась, происходило естественное ослабление
разграничений между вольнонаемными и прикрепленными работниками
промышленных предприятий и трудпоселков.


Отечественный исследователь истории кулацкой ссылки В. Зем-сков
описывает ситуацию накануне массовых арестов 1937 г. следу­ющим образом:
«В соответствии со статьей 135, принятой 5 декабря 1936 г. Конституции
СССР, трудпоселенцы были объявлены полно­правными гражданами. На рубеже
1936/37 гг. в трудпоселках царил эмоциональный подъем; многие надеялись,
что им скоро разрешат вернуться в родные села и деревни. Вскоре
наступило разочарование. Трудпоселенцам внушали, что, хотя они и имеют
теперь статус полно­правных граждан, но ... без права покинуть
установленное место жи­тельства. Это обстоятельство делало "полноправие"
трудпоселенцев декларативным. В августе 1937 г. начальник ГУЛАГа Плинер
писал Н. И. Ежову в докладной записке: "За последние три-четыре месяца
усилилась подача жалоб трудпоселенцами в центральные и местные
правительственные учреждения, в которых они жалуются на то, что,
несмотря на принятие новой Конституции, в их правовом положении не
произошло никаких изменений"»^1 .

Двойственность правового статуса трудпоселенца сохранялась долго. Можно
предположить, что свой вклад в эту редукцию «враж­дебных» идеологических
коннотаций социального образа спецпосе­ленца внесла сама кампания
1937-1938 гг. Масштабы фальсифика­ции следственных документов и
обвинений были выявлены еще в 1938-1939 гг., вслед за волной арестов
следователей, осуществляв­ших до этого репрессии: «Произведенным
расследованием по делу было установлено, что сотрудниками Пермского
горотдела НКВД Былкиным, Королевым и др. в 1937-1938 г.г. производились
мас­совые аресты граждан в большинстве случаев без наличия на них
компрометирующих материалов, а следствие по таким делам арес­тованных
велось в направлении создания искусственных шпионско-диверсионных и
повстанческих организаций, которых в действи­тельности не было»^2 .

^1 См.: Земское В. Н. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Социологические
исследования. 1991, № 10. Л. 3-21.

^2 Справка по архивно-следственному делу № 796219 по обвинению
Был-кина В. И., Королева М. П. и др. в количестве 16 человек // Дело
Овчинни­кова Д. И. //ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1.Д. 11957.


Бывшие поселенцы, работавшие на промышленных предпри­ятиях, оказались
удобным «следственным материалом» для пре­вращения в диверсантов,
врагов, повстанцев и шпионов. По мере того как операция приобретала все
большие масштабы и от сверд­ловского руководства на местах поступали все
новые и новые нор­


мативы (лимиты) по арестам, спецпоселенцы становились теми, кем они,
скорее всего, и были по своим социально-профессиональным
ха­рактеристикам, т. е. рабочими.

Квалификация арестованного как «трудпоселенец» или «рабо­чий»
определялась ситуацией на момент оформления документов. Если следователю
было выгодно сделать акцент на трудпоселенчес-кой теме, в следственном
деле появлялись фигуры других бывших «кулаков», если текущий момент
требовал обратить внимание на «диверсионные» действия арестованных,
конструировался сюжет контрреволюционного заговора на заводе, в депо, на
шахте, а статус трудпоселенца оставался строчкой в анкете арестованного.

Как бы ни были номинированы арестованные в следственных до­кументах —
трудпоселенцами или рабочими, невозможно отрицать, что в своей
повседневной профессиональной деятельности они были включены в среду
промышленного производства. И как члены особой
социально-профессиональной группы они подчинялись мастерам, бригадирам,
прорабам и начальникам цехов, работавшим на заводе и зачастую уже
арестованным по схожим обвинениям во вредительстве. Их социальные и
(или) производственные коммуникации в текстах следственных дел
превращались в свидетельства группового загово­ра и контрреволюционных
связей с несуществующими повстанчес­кими организациями, дополняя схему,
которой руководствовался в качестве модели «сборки» обвинительного
материала следователь. Таким образом, представляется уместным отойти от
номинаций следственных дел и соотносить трудпоселенцев все же с реальной
со­циально-профессиональной группой, в которую они были вовлечены своей
повседневной трудовой деятельностью перед арестом.

Ассенизатор на собственной лошади

Следственные документы, сохранившиеся в архивах, позволяют увидеть следы
небрежной работы следователей НКВД, вынужден­ных в короткие сроки
готовить материалы на десятки и сотни аресто­ванных. В результате у
историка появляется возможность заглянуть за кулисы репрессий, изучить
механизм и рассмотреть детали, разо­браться, каким образом создавались в
обвинительных материалах обвинительные номинации «кулак», «сын кулака»,
«повстанец», «ди­версант», «шпион», «контрреволюционер» и им подобные.

^1 См.: Архивно-следственное дело Аюпова Идриса//ГОПАПО. Ф. 641/1. On.
1. Д. 14871. Л. 12.


Обратимся к следственному делу на Идриса Аюпова^1 . В этой пап­ке
немного документов. Вряд ли будет открытием обнаружение еще


одного факта, доказывающего, что следователи в 1937 г. оформляли
следственные документы, переиначивая все на свой лад и подгоняя под
требуемый шаблон. Привлекают внимание нарушения в после­довательности
датировок следственных документов. На анкете арес­тованного Аюпова
Идриса и протоколе его первого допроса стоит дата — 8 января 1938 г. А
постановление об избрании меры пресече­ния и предъявлении обвинения,
если верить бумаге, оформлено лишь 9 января 1938 г. Вероятнее всего, ни
одна из дат не является истинной, и подготовлены материалы были в разное
время и разными людьми. Вполне возможно, что какие-то из материалов дела
(скорее всего, пос­тановление об аресте) написал специальный
следователь, занятый ис­ключительно подготовкой документов, а
арестованных, проходивших по этим документам, такой следователь и в
глаза не видел.

В анкете арестованного указано, что по социальному происхожде­нию Аюпов
Идрис — кулак, а по национальности — татарин.

^1 Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг. М.:
РОССПЭН, 2009. С. 295.


Поясним ряд нюансов, связанных с этими анкетными данными. Национальность
арестованных играла важную роль в зимний пери­од репрессий 1937-1938 гг.
Параллельно с приказом № 00447 велись массовые кампании по разоблачению
иностранных шпионов и аген­тов иностранных разведок. Они известны в
историографических опи­саниях данного периода в качестве операций по
«инобазе». В декабре-январе 1937-1938 гг. следователей усиленно
ориентировали именно на «разоблачение» шпионов иностранных разведок. Но
оформление дел велось по канонам, выработанным в ходе арестов
августа-дека­бря 1937 г. по приказу № 00447, и арестованные осуждались
именно тройками УНКВД, как предусматривал Оперативный приказ «ку­лацкой»
операции. Исследователь сталинских репрессий В. Хаустов приводит в своей
совместной работе с Л. Самуэльсоном развернутую цитату из аппаратной
переписки Фриновского и Дмитриева отно­сительно проведения иностранных
операций, в которой содержит­ся выговор Дмитриеву за то,, что среди
арестованных по польской, немецкой, латышской операциям практически нет
реальных немцев, поляков, латышей и т. д.^1 Для местных следователей все
эти нюан­сы в приказах и операциях не имели существенного значения: они
были вынуждены оформлять сотни арестованных, в короткие сроки,
отпущенные начальством на выполнение приказов и разнарядок. Но
национальность, не тождественная титульной (т. е. русской), вполне могла
стать дополнительным аргументом для работников НКВД при принятии
решения, где и кого арестовать.


Татарское население Прикамья было одной из жертв такого пово­рота
событий. Арестованных обвиняли в шпионаже в пользу Японии и разведок
других иностранных государств. Свердловское началь­ство УНКВД специально
акцентировало внимание своих подчинен­ных на национальной и социальной
принадлежности возможных «врагов». Один из сотрудников НКВД,
занимавшийся оформлени­ем дел по «инобазе», когда позднее сам давал
показания следствию после ареста в 1939 г., следующим образом описывал
свое участие в арестах и следственных мероприятиях по делам
краснокамских татар: «...Бывш. руководством УНКВД по С. О. [Свердловской
об­ласти. — А. К.] Дмитриевым в декабре 1937 года была спущена
ди­ректива, проработанная на оперсовещании Особдива, где требовали
"усиления" следственной работы, следователей клеймили, что они допускают
показания обвиняемых, где они признаются в антисовет­ской агитации. В
директиве ставится точка над И, утверждая, что это не просто
антисоветские агитаторы, что татары и кулаки — это база иноразведок, это
шпионы и диверсанты, поэтому нельзя ослаблять преступления.

На основании этой директивы проводились операции по тата­рам, эту
операцию проводил и Особдив 82 в Краснокамской ссылке с 31.12.37 г. на
1.1.1938 года. Я был в Свердловске по вызову Дмитрие­ва <...> и вернулся
в Пермь 5.1.38 года.

Из числа арестованных татар-кулаков Краснокамской ссылки в количестве
100 человек мне "оставили" группу в 8 человек, так как остальные уже
"признались" до моего приезда. При вызове меня к Мозжерину мне было
указано, что руководитель этой диверсионной группы Ярмухаметов, все
остальные — рядовые диверсанты. Дивер­сии проводились на Краснокамском
промысле нефти. В соответствии с чем и нужно сочетать показания
обвиняемых. Зная, что обвиняемые являются антисоветскими личностями,
враждебно настроены, я обос­трял их показания при составлении протоколов
согласно данным мне распоряжениям...»^1 .

^1 Выписка из протокола допроса Голдобеева Николая Павловича. От 6 марта
1939 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13864. Л. 44-45.


В другом следственном деле сохранились показания еще одного бывшего
сотрудника Пермского НКВД — Аликина Аркадия Михай­ловича, данные им 9
мая 1939 г. на допросе в следчасти НКВД СССР. Они позволяют узнать,
каким образом была организована операция по аресту краснокамских татар:
«...из числа арестованных по так на­зываемой базе иностранных разведок,
в декабре месяце 1937 г. или


январе 1938 г., Особый Отдел во главе с Мозжериным арестовал бо­лее 150
человек татар, трудпоселенцев, а также несколько человек пермских татар,
работающих в местном Военторге.

...Чтобы арестовать этих татар Мозжерин командировал в Крас-нокамск
/место расположения трудссылки/ Бурылова Д. А. Послед­ний, так как в
Особом отделе на указанных татар никаких компроме­тирующих материалов не
было и даже не были известны их фамилии, прибыв в Краснокамск, обратился
в комендатуру Трудпоселка с тем, чтобы ему представили списки и личные
дела находящихся в трудпо-селке татар. Получив эти документы Бурылов на
"глазок" стал подби­рать людей для предполагаемого ареста.

К этому времени в Краснокамск прибыли Мозжерин и Демченко, и все, вместе
подобрав таким способом необходимое количество лю­дей для ареста,
приступили к операции. Ни ордеров, ни постановле­ний на арест Мозжерин,
Демченко и Бурылов не выносили, а просто врывались в бараки,
арестовывали людей, группировали их на грузо­вых автомашинах.

Пока арестованные татары группировались на грузовых автома­шинах, их
семьи, родственники и знакомые толпами собирались у стоянки автомашин,
женщины и дети плакали, а некоторые мужчины высказывали явное
недовольство совершаемым произволом.

Бурылов, производивший операцию, позднее рассказывал мне, что тех татар,
которые пытались проявлять активно свое недовольство, Мозжерин приказал
втаскивать на автомашину и арестовывать. Затем, когда автомашины с
арестованными татарами направлялись к вокзалу, толпы их окружавшие,
двигались за ними в том же направлении, увле­кая за собой и других. <...>

В Перми для того, чтобы легче было обмануть татар при подписа­нии
протоколов, их согнали в одну большую комнату в помещении горотдела, а
затем по одному вызывали на допрос и давали подписы­вать фиктивные
протоколы, а затем направляли в тюрьму. <...>

Так, Мозжериным была искусственно создана татарская
шпи-онско-диверсионная организация, действовавшая якобы в пользу
японской разведки. Для того чтобы эта организация была увязана с частями
82 стрелковой дивизии, во главе ее были поставлены выше­упомянутые
татары из военторга.

<...> татарское дело, оно, как мне известно, неоднократно направ­лялось
на тройку и на рассмотрение по альбому, но каждый раз воз­вращалось за
отсутствием лимита, после ареста Левоцкого Мозже­рину и другим было
ясно, что созданное ими дело необходимо было прекратить, однако они
вновь его оформили и направили на тройку,


решением которой до 60 человек были приговорены к ВМН, осталь­ные
находятся в тюрьме...»^1 .

В описываемой операции по аресту краснокамских татар видно, что для
следователей главным была массовость и скорость в органи­зации арестов.
Принадлежность будущего арестованного к опреде­ленной социальной и
национальной группе ссыльных татар станови­лась причиной для его
репрессирования.

Материалы дела по Аюпову Идрису не дают оснований напря­мую включить его
в группу арестованных краснокамских татар, упомянутых в показаниях
бывших следователей НКВД. Хотя нали­чие связи вполне возможно. При
аресте Аюпов проживал и работал в г. Краснокамске. Он был обвинен в
работе на японскую развед­ку. Материалы его первого, январского допроса
дополнены двумя допросами от 9 сентября и 12 октября 1938 г., которые
вели другие следователи. И так как в деле осталась расписка, что
арестованно­му 7.02.1938 г. объявили об окончании следствия,
дополнительные протоколы становятся свидетельством, что его дело было
направле­но на доследование вместе с другими следственными делами,
впол­не вероятно, «за отсутствием лимита».

Вернемся к показаниям Идриса Аюпова. Они вскрывают значи­мые для
следователей на рубеже 1937-1938 гг. элементы технологии социального
номинирования арестованных как врагов советской власти. В показаниях,
оформленных 8 января 1938 г. и, как потом вы­яснится, полностью
сфальсифицированных следователем (что согла­суется с показаниями Аликина
А. М. о том, как проходило оформле­ние дел на арестованных краснокамских
татар), есть всего лишь один вопрос и один ответ:

«Вопрос: Вы арестованы как участник Диверсионно-Повстанчес-кой
организации. Признаете Вы себя в этом виновным.

Ответ: Да признаю. Ибо я, будучи завербован в 1936 году агентом Японской
разведки Абатуровым Галлеем и по его заданию в июле м-це 1937 года,
вывел из строя три машины Эл. Мотора в цехе № 10 Бумком-бината путем
заброски в него металлических... [неразборчиво. — А. К]. Работал я в то
время в цехе № 10 в качестве Эл. монтера. (С. 5)»^2 .

^1 Выписка из протокола допроса Аликина Аркадия Михайловича. От 9 мая
1939 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. № 14756. Л. 72-73.

^2 Протокол допроса Аюпова Идриса. От 8 января 1938 года // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 5.


И если бы не возвращение дела на новое оформление, не повторные допросы
осенью 1938 г., то, наверное, вряд ли можно было бы узнать, что никаким
электромонтером арестованный никогда не работал.


На повторном допросе от 9 сентября 1938 года следователь уточ­няет
социальное происхождение Аюпова. Задает вопросы про то, как тот попал на
Урал, чем занимался его отец. Здесь можно увидеть лишь поиск
дополнительной информации относительно принадлежности арестованного к
социально неблагонадежной категории раскулачен­ных, высланных в начале
1930-х гг. на Урал на поселение.

А вот 12 октября следователь стал задавать уточняющие вопросы по
обвинениям, предъявленным в начале года. Ответы зафиксирова­ны, скорее
всего, вполне реальные, так как текст протокола допроса вполне
определенно указывает на допущенные первым следователем фальсификации.
Поэтому приведем выдержки из стенограммы до­проса от 12 октября 1938 г.,
показывающие, как его сделали электро­монтером и контрреволюционером:

«Вопрос: Скажите подробно о вербовке Вас в контрреволюцион­ную организацию?

Ответ: В контрреволюционную организацию меня никто не вер­бовал,
существует ли таковая, мне ничего не известно.

Вопрос: В январе месяце 1938 года Вы давали показания о том, что
являетесь участником контрреволюционной организации?

Ответ: Я никогда таких показаний не давал, повторяю, что в
контрреволюционной организации я не состоял и никакой к-р ра­боты не вел.

<...> в январе 1938 года в г. Краснокамске следователь — фами­лии не
помню — меня допрашивал, а потом прочитал, что я к со­ветской власти
отношусь хорошо, это я подписал, больше ничего не подписывал.

Вопрос: Вы работали когда-либо на Краснокамском комбинате в должности
электромонтера?

Ответ: Электромонтером и вообще на Краснокамском бумком-бинате я никогда
не работал. Я все время работал ассенизатором на своей лошади»^1 .

^1 Протокол допроса Аюпова Идриса. От 12 октября 1938 года // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 8-10.


Несмотря на новые показания, полученные в ходе дополнитель­ных допросов,
на вскрывшиеся противоречия с ранее оформлен­ными документами
следственного дела, в обвинительном заключе­нии от ноября 1938 г.
записано, что Аюпов Идрис был участником японской диверсионной
организации, который вначале во всем признался, а потом от показаний
стал отказываться. И тройка при УНКВД Свердловской области 13 ноября
1938 г. приговорила его


как участника «...к-р повстанческой организации, в которую был
за­вербован в 1936 г. агентом японской разведки Абатуровым», к 5 годам
исправительно-трудовых лагерей^1 .

Обратим внимание на показания бывшего работника НКВД Гол-добеева Н. П.,
что тем, кто оформлял дела, начальство четко указало, как следует
обвинять арестованных: не просто в шпионаже, в анти­советском прошлом
или антисоветских разговорах, а в причастнос­ти к диверсиям на
Краснокамском промысле нефти. Ведь именно так, не обращая внимания на
реальную ситуацию, Аюпова Идриса «переквалифицировали» в электромонтера
— высококвалифици­рованного рабочего промышленного предприятия, несмотря
на то, что он не имел к этой профессии никакого отношения. В
просмот­ренных делах это редкий случай профессиональной номинации, столь
сильно меняющей реальный социальный статус арестован­ного.
Представляется возможным полагать, что в большинстве слу­чаев подобные
манипуляции с профессиональным статусом были излишними, так как среди
арестованных рабочих было и без того много. Фальсифицированное дело
против Аюпова со всей очевид­ностью показывает, что подобные обвинения
были естественным элементом следственных документов, подготавливаемых
работни­ками НКВД в конце 1937-начале 1938 гг.



Августовское дело яйвинских повстанцев

Из арестованных рабочих следователь формировал повстанчес­кие сети и
диверсионные группы. В первые месяцы арестов делалось это скрупулезно и
по выработанным правилам: сбор свидетельских показаний, допросы
обвиняемых, поэтапное вскрытие контрреволю­ционных связей —
производственных, местных, региональных.

^1 См.: ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 11-12. 162


В качестве примера рассмотрим материалы архивно-следственно­го дела №
12567 по обвинению Ефименко Ивана Кирилловича и дру­гих, всего 36
человек. В деле присутствует 4 тома материалов. Вели следствие
сотрудники Кизеловского ГО НКВД помощник опер­уполномоченного Герчиков и
сотрудник УНКВД по Свердловской области Марфин. В деле объединены две
группы повстанцев. Одна сформирована из рабочих карьера «Известняк», а
другая — из работ­ников леспромхоза. Обе группы объединяет проживание в
Ливийс­ком поселке, так как кроме упомянутых работников в общий список
вошли и работники местной промартели.


В ряду других это дело выделяется по нескольким основаниям. Оно
относится к августу-сентябрю 1937 г., но подготовка к нему мо­жет быть
датирована июлем этого года, когда были оформлены пер­вые протоколы
допроса свидетелей и даже обвиняемых (аресты об­виняемых начались
неделей ранее официальной даты начала кампа­нии — 5 августа). В то же
время всех обвиняемых осудили на тройке. Примечательно, что Герчиков,
подготовивший основную часть мате­риалов по этому делу, полтора года
спустя сумел избежать наказания за эти репрессии.

Важным фактором, определившим выбор этого дела из череды других, можно
считать его территориальные координаты — Кизелов-ский район, который был
местом самых массовых репрессий рабочих в Прикамье.

Документация по оформлению дела очень обширна, к тому же она аккуратно,
можно даже сказать — образцовым образом, оформлена. Есть свидетельские
показания, обличающие врагов соввласти. Подши­ты ордера на обыск и арест
граждан. Присутствует и постановление об избрании меры пресечения и
предъявлении обвинения — со всеми положенными визами и даже подписью
арестованного. Содержатся описи имущества, составленные при обыске. Как
положено, оформ­лены анкеты арестованных. Причем все — согласно
правилам, в хро­нологическом порядке. В отличие от более поздних дел
Кизеловского ГО УНКВД, документация не производит впечатления, что
оформ­ление призводилось в один день, тут же на допросе. Соответственно,
после всей вышеперечисленной документации имеются протоколы до­проса.
Такое доказательно оформленное дело в ходе сбора следовате­лем прямых и
косвенных сведений об антисоветских настроениях об­виняемых, разросшееся
до 2-х томов (3-4 тома относятся к последую­щей судьбе осужденных),
позволяет увидеть некоторую «эталонную» модель конструирования
следователем схемы разоблачений, которой его научили на инструктаже.
Видимо, она должна была стать основ­ным инструментом следователя в
разоблачении на Урале масштабной повстанческой контрреволюционной сети.
Но реалии кампании вне­сли свои коррективы, и следователи вынуждены были
отказаться от такого детального и тщательного делопроизводства.

По материалам следственного дела все начинается заявлением старосты
Ливийского трудпоселка — А. Я. Толока (датировано 2 ав­густа 1937 г.), в
котором он сообщил, что в трудпоселке из антисо­ветски настроенных лиц
организовалась контрреволюционная груп­пировка. Толок собственноручно
составил список этих лиц. Помимо фамилии, в списке представлена краткая
характеристика антисовет­


ских высказываний и настроений^1 . Всего в этом списке пятнадцать
человек. Две трети из числа упомянутых в списке были осуждены по
описываемому делу № 12567 о контрреволюционной повстан­ческой
организации. Спустя двадцать лет на допросе по факту этого заявления и
протоколов допроса Толок говорил: «...это было напи­сано по просьбе
сотрудника НКВД (фамилию не помню) с журна­ла всех замечаний и докладных
на трудпоселенцев, работающих на пос. Яйва. Журнал этот хранился в
спецкомендатуре, и замечания в него вносились разными лицами»^2 .

^1 Заявление от т/п Толока Андрея Яковлевича в гор. Отдел НКВД
Ки-зеловского района Свердловской области от 2 августа 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 1. Л. 16-17.

^2 Протокол допроса Толока А. Я. от 25 июня 1957 года // ГОПАПО. Ф.
641/1. Оп .1. Д. 12567. Т. 3. Л. 63.

^3 Протокол допроса Толока А. Я. от 25 июня 1957 года // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 63.

^4 См.: Протокол допроса Коледа П. М. от 26 июня 1957 года // ГОПАПО.
Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т.З. Л. 68-69; Протокол допроса Головко X. Я.
от 26 июня 1957 года//ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 65-67.

^5 В дальнейшем автору не встретилось больше ни одного следственного
дела, где следователь строил бы свою доказательную базу при помощи
тако­го количества свидетелей. Встречаются дела от сентября-октября 1937
г., в которых содержатся 1 -2, редко больше, протокола допроса одного
или двух свидетелей.


Кроме этого заявления, 4 и 5 августа Толок подписал пятнадцать
протоколов допроса, в которых сообщал сведения об антисоветских
высказываниях упомянутых в заявлении лицах. На том же допросе в 1957 г.
он пояснял: «...ни один из подписанных мной протоколов допроса при мне
не писался, и, как правило, уже готовый, составлен­ный, он мне давался
на подпись сотрудником НКВД. <...> сотрудник НКВД только устно заявлял
мне, что на такое-то лицо мне нужно подписать протокол допроса»^3 .
Примерно то же сообщали на допро­сах в 1957 г. Головко X. Я. и Коледа П.
М., подобно Толоку игравшие роль свидетелей по этому делу^4 . Отметим,
что эти и другие свидетели (всего их восемь человек^5 ) были соседями
обвиняемых или же их кол­легами по работе. В их анкете свидетеля были
записаны те же, что и у обвиняемых, биографические данные: «кулак», «сын
кулака», «сын торговца», «с 1933 года трудпоселенец» и т. п. Некоторые
из них за­нимали административные должности — уже упоминался староста
поселка, но свидетелем также выступал еще и работник отдела кад­


ров местного лесозавода. По своим должностным позициям эти люди знали
широкий круг людей, живших в поселке или работавших на лесозаводе. При
желании следователь мог вполне включить в общий список повстанческой
группы и их фамилии. Но не включил.

Яйвинский список стал одним из элементов, позволивших сле­дователю
сконструировать из мирных обитателей рабочего поселка повстанческую
группу. Но и до составления этого списка следователи проводили ряд
допросов для сбора компрометирующей информации на некоторых работников
карьера «Известняк». Первые из имею­щихся в деле показаний датированы 30
июня.

Почему возникла необходимость в списке? Вполне возможно, что на
последнем перед началом операции инструктаже следовате­ли получили
указание: составлять и подшивать их к делам, так как они объединяли
членов повстанческой организации в единое целое. Оформление дела
свидетельствует о прилежании Герчикова, можно сказать, что и в этом
вопросе он решил сделать все согласно указани­ям и оперативно составил
список; источником ему послужил журнал коменданта трудпоселка, где
фиксировались бытовые проступки жи­телей поселка за предыдущие годы и их
фамилии.

^1 Можно привести показания бывшего начальника отделения Молотовс-кого
горотдела НКВД Королева П. М., который на допросе 22 мая 1939 года
сообщал: «Моя преступная деятельность началась с октября 1937 года,
когда ко мне как к начальнику отделения приходил ряд следователей для
коррек­тировки протоколов. Корректируя явно вымышленные протоколы и
поправ­ляя их, я вписывал дополнения по шпионско-диверсионной
деятельности этих арестованных (фамилии не помню), давал следователю
предположи­тельные вопросы и ответы для дополнения протокола и, таким
образом, как начальник отделения создавал вымышленные
шпионско-диверсионные ор­ганизации без наличия соответствующих
материалов». Цит. по: Справка по архивно-следственному делу по обвинению
Былкина В. И., Королева П. М. и других в количестве 16 человек. От 14
сентября 1955 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 173.


Со временем показания свидетелей со стороны окажутся ненуж­ными, хотя и
осенью 1937 г. они еще встречаются в других делах. А списки членов
организации, напротив, будут очень востребова­ны, особенно в
ноябре-декабре 1937 и январе 1938 гг., когда каж­дый фальсифицированный
протокол допроса арестованных будет пестрить сведениями о тех, кто
входил в повстанческое отделение, осуществлял вербовку, с кем держал
связь и т. д. О механизмах этой фальсификации рассказывали сами
работники НКВД, арестованные в свою очередь в конце 1938-1939 гг.^1

^

В настоящем деле надо выделить еще одну особенность: свиде­тельские
показания брали у людей, которые затем не привлекались к судебной
ответственности «за связь» с повстанцами. Проверка по базе
репрессированных показала, что свидетели не были тройкой, то есть их не
привлекали в рамках этой кампании к ответственности за связь с «врагами
народа», о которых они обладали столь обширной информацией. Да и
протоколы допросов некоторых свидетелей в 1957 г. говорят о том, что они
не были арестованы за документаль­но подтвержденную связь с повстанцами.
Таких свидетелей могли арестовать в октябре-ноябре 1937 г., так как само
по себе письменное оформление факта знакомства с арестованными
становилось основа­нием для включения в повстанческую группу.

Таким образом, в настоящем деле свидетель — это еще независи­мая фигура,
которая выполняет самостоятельную роль в спектакле, поставленном
следователем НКВД. И если свидетель все делает пра­вильно, то остается
на свободе. В более поздних делах необходимость в подобных свидетелях со
стороны отпала, и их заменили перекрест­ными показаниями и списками
членов организации, «полученными» от самих обвиняемых.

Важность роли свидетеля подтверждается многочисленностью допросов. Тот
же Толок подписывал отдельный протокол на каждого из будущих повстанцев.
Судя по этим документам, свидетели давали многословные показания,
обличая своих соседей как антисоветчиков и вредителей. Вполне допустимо,
что допрошенные в 1957 г. бывшие свидетели — Толок, Коледа и Головко —
говорили правду, утверж­дая, что их показания от 1937 г. были составлены
следователем зара­нее. Хотя вполне возможно, что свидетелей «готовил»
следователь, подсказывая, как следует отвечать, либо они хорошо понимали
си­туацию, и вопрос следователя лишь указывал нужную тональность ответа.
Нам же важен вывод, что, как следует из материалов дела, свидетельские
показания формировали основания для привлечения новых фигурантов по
делу. Базовый «список» повстанческой группы дополняется новыми фамилиями
— знакомых и коллег по работе на­значенных следователем повстанцев.

В этих ответах видна следственная схема, используемая для оформления
компрометирующей информации. Вначале обозначался круг знакомых того либо
иного подозреваемого или арестованного. В этот круг вовлекались и соседи
по бараку (поселку), и коллеги по работе. В поселениях тех лет все друг
друга знали и так или иначе соприкасались в повседневной жизни. «Штатный
свидетель» мог рассказать об арестованном и его социальных контактах сам
— сразу


подробно отвечая на вопрос «Знаете ли Вы такого-то». Именно так
оформлены допросы Воробьева А. А., чьи многочисленные показания стали
основным компрометирующим материалом против семьи Ефа-новых. В записях
допроса от 31 июля 1937 г. говорится о знакомстве Ефанова Ивана с
Истоминым Федором Михайловичем, описан круг его знакомств и приведены
воспоминания Воробьева, как Ефанов на «работе заявил, что в управлении
государством находятся люди, ко­торые издеваются над народом,
устанавливают большие нормы выра­ботки, а платят за работу мало»^1 .

Если допрашиваемый сразу не понимал, о чем надо рассказывать, то
следователь готов был задать дополнительный вопрос: «Расска­жите, с кем
Ефанов Николай в близких взаимоотношениях на рабо­те и в быту?» — а
затем, продолжая «помогать» свидетелю, уточнял полученные данные: «Кто
из перечисленных Вами лиц ведет анти­советскую агитацию или антисоветски
настроен?»^2 .

Таким образом, следователь создавал социальную сеть из знако­мых
арестованного и, опираясь на эти данные, мог «формировать» местное
отделение, так называемый взвод повстанческой органи­зации, корректируя
текст протокола допроса так, как это было ему необходимо.

^1 Протокол допроса свидетеля Воробьева А. А. от 31 июля 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 53.

^2 Протокол допроса свидетеля Веденикова Н. Д. от 30 июля 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 71.


Однако такое интенсивное использование свидетелей налагало и свои
ограничения. Результаты допросов могли стать известны­ми в поселке, а
«будущие обвиняемые» могли сбежать. Кроме того, свидетель, находящийся
на свободе, был подвержен ограниченному влиянию. Такой человек готов был
подписать показания, где гово­рится о кулацком прошлом человека, на
которого собираются ком­прометирующие данные, тем более что это было
реальным фактом биографии и свидетеля, и всех его соседей по поселку,
либо вспом­нить высказывания, которые можно было бы трактовать как
анти­советские. Но если показания не были сочинены заранее, сложно было
добиться рассказов о серьезной диверсионной деятельности обвиняемого.
Может быть, поэтому материалы следствия, опиравше­гося на показания
свидетелей, позволяли добиться лишь разоблаче­ния антисоветски
настроенных лиц. Со временем это стало считаться слабым аргументом, и
потребовались более существенные показания на обвиняемых, «изобличающие»
их в диверсионной деятельности.


В протоколах допросов ливийских свидетелей, а затем в признатель­ных
протоколах арестованных остались следы важной для следователя информации
о доказательствах антисоветских настроений или контр­революционной
деятельности. Подчеркнутые предложения — это воспоминания о бывших
когда-то разговорах и произнесенных в них критических высказываниях в
адрес власти и начальства.

Надо отметить, что такие разговоры до развертывания кампании по приказу
№ 00447, т. е. пока репрессии затрагивали в основном началь­ство, были
естественным элементом рабочего быта. Критика советской власти звучала
повсеместно. Ее невозможно локализовать террито­рией трудпоселков или
ограничить социальный состав критикующих жизнь и быт рабочих людей
кругом «озлобленных» бывших кулаков. О том, как рабочие, не стесняясь в
выражениях, давали самые нели­цеприятные характеристики властным органам
и персонам, можно су­дить по имеющимся в архивах документам — донесениям
«секретных сотрудников» НКВД. Наиболее подробный цитатник таких
высказы­ваний, который был обнаружен автором, касался Лысьвенского
горот­дела УНКВД. Но и содержание следственных дел из самых разных
ре­гионов края свидетельствует, что подобные настроения были общими для
рабочих всех предприятий и районов области.

14 марта 1936 г. Лысьвенский горотдел УНКВД по Свердловской области
завел агентурное дело «Недовольные», по которому проходи­ли рабочие
Лысьвенского завода. Два осведомителя, упоминающиеся в архивных
материалах под псевдонимами «Тверский» и «Рогачев», докладывают
начальству о контрреволюционных высказываниях ра­бочих:

«...Пятилетки-то строишь, так шея то у тебя почему оторваться хо­чет,
что ты хорошего получил? Ты зарабатываешь 3-4 рубля в смену, а купить
сахару, так надо отдать 4 р. 60 коп., если сравнивать 1926 год, так
пачка папирос стоила 14 коп, а теперь 2 р. 50 коп., стало быть, мы
работаем за 18 копеек в смену, а еще говорят, благосостояние ра­бочих
поднялось. Вот так бы подняли благосостояние рабочих, как живут
ДИТЕРДИНГ(!) и РАТФЕЛЛЕР(!), тогда бы можно сказать об этом»^1 .

^1 Спецзаписка Лысьвенского Горотдела УНКВД по Свердловской об­ласти. По
агентурному делу «Недовольные». Составлена 29.11.1936 г. // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 16880. Л. 100.


До 1937 г. следователи — сотрудники карательных органов по­нимали, что
использовать эти сведения нет смысла. Руководство не одобрит раскрытие
«дела», в котором только и есть что предъявить:


доносы «агентов» о разговорах человека, в которых он критикует власти за
плохое снабжение продуктами или маленькую зарплату. Проблемы со
снабжением, бытовые неурядицы были естественным фоном жизни. Удивить ими
кого-то было невозможно. В августе 1937 г. следователи получили санкцию
на широкое использование при подготовке доказательного материала вольных
пересказов, раз­говоров, которые велись за полгода до допроса свидетеля.
Факти­чески они напоминали рассуждения на темы, обсуждавшиеся в ра­бочих
кругах.

^1 Протокол допроса свидетеля Воробьева от 1 августа 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 74-75.

^2 Протокол допроса свидетеля Воробьева от 2 августа 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 95-96.


Типичный пример использования следователем информации от свидетеля есть
и в деле яйвинских повстанцев: «В апреле месяце 1937 года на квартире
Ефанова Николая, в присутствии Ефанова Ивана, Гладкова Ивана. В
разговоре Ефанов Николай заявил: "Со­ветская власть только на дураках и
проезжает <...> Как найдется хороший человек, который направляет на
правильный путь жизни рабочих и крестьян, во всю Европу Троцкист!
Троцкист!; а мы — ба­раны, и рты разинем, слушаем, как обедню агитаторы
служат. Мы вот с вами живем без цели, а вот взять Троцкого,
Тухачевского, они имели цели и, конечно, пока будет жив Троцкий, он
своей цели достигнет, у него много друзей, и авторитетный человек, не
как наши руково­дители — дураки, на них смотрят везде, как на волков.
Раз Троцкий больше имеет друзей, и авторитет значит за ним сила, которая
имеет­ся и у нас. Вы не смотрите на то, что кричат ура Сталину, это
потому что народ запуган, особенно мы, трудпоселенцы. Мы ждем
освобож­дения, поэтому больше надо молчать. Вот только сейчас поднимись
что-нибудь, получится, как Пугачевское восстание, но только с побе­дой,
ведь каждый честный человек зубы точит и ждет своего время. Такие люди
найдутся и у нас в карьере, хватит господам коммунис­там на закуску, но
только зубы поломают!". Эту контрреволюцион­ную повстанческую агитацию
проводил Ефанов Николай и Ефанов Иван, а Гладков поддакивал и частично
добавлял»^1 . Примечательно, что эта информация, оформленная как
полученная от свидетеля Во­робьева А. А., зафиксирована дважды, в этом
же стиле оформляется его допрос от 2 августа 1937 г., только разговор
тех же лиц уже был датирован ближе к августу 1937 г. — 16 июня т. г.^2

^

В материалах дела против Ефановых собрано несколько показа­ний различных
свидетелей, причем почти все они относятся к перио­ду до 5 августа 1937
г., когда официально начались аресты по интере­сующей нас операции^1 .

Фундаментом обвинения в этом случае стали антисоветские раз­говоры,
которые велись там-то и тогда-то. Так же строятся обвинения и против
остальных яйвинских повстанцев.

Недостатки описанной схемы конструирования социальной сети из знакомых и
коллег арестованных и обвинения в антисоветских настроениях проявились
почти сразу. Следователь должен был вести скрупулезный сбор самой
различной информации. И лишь на ее ос­нове формулировать итоговое
обвинение. Собственно допросы участ­ников контрреволюционной группы в
рамках этой схемы не имеют особого значения, так как их признание
подтверждает уже доказан­ную вину, а отказ свидетельствует о
естественном запирательстве ви­новного. Еще одним и, пожалуй, самым
крупным для той ситуации недостатком было медленное развитие событий по
этой модели. За полтора месяца работы два следователя смогли «вскрыть»
повстан­ческую сеть всего из 36 человек. Эти темпы не устраивали
свердлов­ское руководство, которое стремилось не просто в срок выполнить
план по арестам 10000 человек, но и перекрыть нормативы^2 .

^1 Т. к. по делу проходило трое Ефановых: Василий — отец и двое
сыно­вей — Иван и Николай, то протоколы допроса Воробьева А. А. были
оформ­лены против каждого из них. См.: Протокол допроса свидетеля
Воробьева от 1 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т.
2. Л. 74-75; Прото­кол допроса свидетеля Воробьева от 2 августа 1937 г.
// ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 95-96, 98-100. Помимо
Воробьева А. А. по делу об антисоветской деятельности Ефановых был
допрошен в качестве свидете­ля Поставалов П. С. Основной акцент был
сделан на высказываниях против советской власти Василия Ефанова. См.:
Протокол допроса свидетеля Пос-тавалова П. С. 2 августа 1937 г. //
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 101 (с оборотом).

^2 Необходимо отметить, что для следователей до августа 1937 г. вполне
обычным делом был сбор доказательств на группу в течение полугода или
даже больше. Ускоренные темпы работы означали: завершить следствие в
шесть недель. Так, во всяком случае, понял Герчиков новые инструкции,
пе­ресказанные ему начальством на летних совещаниях.


Следуя первоначальной схеме ведения дела, помощник оперупол­номоченного
4-го отделения УГБ Кизеловского горотдела Герчиков подготовил
обвинительное заключение на 36 человек лишь к 10 сен­тября. В нем было
указано, «что в пос. Карьер Известняка и Яйвин­


ского Лесозавода, Кизеловского р-на, существовали контрреволюци­онные
повстанческие вредительские группы, имеющие между собой организационную
связь и возглавляемые активными членами повс­танческой вредительской
организации "правых" на Урале, директо­ром карьера Известняк Волковым
Василием Андреевичем и директо­ром Ливийского Лесозавода Сысоевым
Алексеем Михайловичем»^1 . Иными словами, арестом и осуждением рядовых
участников повс­танческой организации работа следователя не завершалась,
а созда­вала основания для разоблачения организаторов этой
контрреволю­ционной организации и других звеньев «повстанческой сети».

Спустя три дня, 13 сентября 1937 г., директор карьера «Извест­няк»
Волков В. А. был арестован, включен в «разоблаченную» пов­станческую
сеть, которая объединяла руководителей различных предприятий и некоторых
партийных работников районного уровня. Он до ноября отказывался признать
себя виновным, но затем все же подписал показания, сообщив, что был
завербован в контрреволю­ционную организацию в 1936 г. бывшим секретарем
Кизеловского ГК ВЛКСМ — Калининым. В списке людей, завербованных в
повс­танцы под его руководством, было 23 человека, причем большинство из
них проходили по описываемому августовскому делу. На суде он отказался
от этих показаний, но выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда
СССР 19 января 1938 г. приговорила Волкова В. А. к расстрелу. О Сысоеве
А. М. в деле достаточных материалов не пред­ставлено — лишь замечено,
что в ходе допросов Волкова он упоминал­ся как известный тому «со слов
Калинина» член контрреволюционной повстанческой организации — наряду с
бывшим секретарем Кизелов­ского РК ВКП(б) Борисовым, бывшим секретарем
РК ВЛКСМ Тар­ником, бывшим председателем районного совета Осовиахима
Шер-стобитова, директора Александровского завода Голубева и др.^2

^1 Обвинительное заключение от 10 сентября 1937 года // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 320. Уместно отметить, что директор
карье­ра «Известняк» был арестован спустя три дня после подготовки
обвинитель­ного заключения, но так как по должности он принадлежал к
руководству, то «оформлен» был органами НКВД по другой линии — его
судила не тройка.

^2 Обзорная справка по архивно-следственному делу № 958460. От 28 мая
1957 года//ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1.Д. 12567. Т. 3. Л. 16-19.


К обвинительному заключению добавили завершающие штрихи, дело приведено
в соответствие с приказрм № 00447. Был сформули­рован вывод, что в
трудпоселках вскрыты «вражьи гнезда», организо­ванные «бывшими
кулаками», враждебно настроенными к советской


власти, решившими объединиться для борьбы против нее в большую
повстанческо-вредительскую организацию. Во главе встали директора
соответствующих предприятий, на которых при их прямой поддержке и
произошло организационное оформление повстанцев из рабочих, имевших за
собой различные грехи, в основном — кулацкое прошлое.

В целом работа по методу социальных сетей оказалась слишком медленной
для операции, когда в течение нескольких месяцев следо­ватели должны
были оформить дела на тысячи человек. Недостатки устранялись на ходу, в
процессе операции рождались новые модели ведения дел о повстанцах и
диверсантах из рабочих.



Вредители и диверсанты

В отличие от кампаний по выявлению вредителей конца 1920-х -начала
1930-х гг., в 1937-1938 гг. главным источником контррево­люционной
опасности выступает уже не только инженер, который нарочно плохо
управляет производством, а рабочий-диверсант, действующий самым
примитивным образом — ломающий элект­ромоторы, бросая в них гайки. Из
материалов архивных дел видно, что НКВД и ранее занимался проблемами
поломок оборудования на уральских предприятиях.

^1 Справка «О ненормальностях в работе завода тормозящих стахановско­му
движению». Составлена 27.02.1936 г. // ГОПАПО. Ф. 85. Оп. 18. Д. 6. Л. 5.


В феврале 1936 г. начальник Лысьвенского горотдела УНКВД по Свердловской
области Давыдов информировал секретаря горкома ВКП(б) о многочисленных
фактах аварий и происшествий, происхо­дивших в январе-феврале 1936 г. на
Лысьвенском металлургическом заводе. Причинами неполадок, как было
установлено, была «погоня за рекордами» и «некачественный ремонт», что
ставило под угрозу сры­ва работу по стахановскому методу: «Печь № 4
находилась в ремонте около месяца, производили перекладку сводов, пола и
задней стенки. Работой руководил молодой техник Степанов. Заднюю стенку
печи и притолоки выложили из мороженого кирпича, при кладке был сделан
неправильный уклон самой арматуры, стенка оказалась не наклонной а
прямой. Печь достаточно не просушили, в результате 16 февраля, при
первой плавке в смену сталевара Труханова произошел обвал полови­ны
задней стенки, а также притолоков, произошел поджег свода. Были
вынуждены весь металл разлить по коробкам, за исключением 16 слит­ков,
тогда как он должен был быть пущен в изложницы. Металла ис­порчено 20
тонн. Несколько часов печь простояла»^1 .


Для начальника горотдела УНКВД в 1936 г. было очевидно, что причиной
аварий стала неправильная организация труда, а не дивер­сионные действия
рабочих. Виновниками объявили специалистов заводоуправления, которые
заставляли простых рабочих трудиться до изнеможения: «Лучшие мастера
цеха Стяжкин, Захаров ходят, как тени, а Мальцев имел даже мысли
броситься под поезд»^1 .

Резюме справки по этому делу звучит как обвинение корысто­любивых
специалистов: «Стахановское движение прежде всего материально выгодно
для специалистов, поэтому каждый стремит­ся к максимальной
производительности своего участка, но декада проходит в напряженных
условиях, напряжение слишком велико и выдержать такой темп работы едва
ли можно в течение продолжи­тельного времени»^2 .

Интересно, что трудовые успехи и неудачи в сознании партийных работников
тесно переплетаются с условиями труда и быта рабочих. На партийных
собраниях при обсуждении аварий и сбоев на произ­водстве в общем потоке
критики всплывает тема плохого питания или повседневные проблемы жизни
рабочего человека^3 .

В 1937 г. ситуация изменилась.

Для следователя НКВД допрашиваемый рабочий является соци­альным чужаком,
каким был ранее инженер, служащий, словом, об­разованный технический
специалист. Рабочие на производстве зани­маются вредительством,
объединяются в контрреволюционные груп­пы и наращивают масштабы
диверсий. Во главе диверсионных групп следователи «ставят» мастеров и
другой руководящий персонал, обя­занный присутствовать в цехе или на
месте диверсий по должности. Находится своя роль и спецам. Инженер,
специалист, простой служа­щий — они организуют из первичных диверсионных
групп масштаб­ную территориальную или даже региональную сеть. Тем самым
меня­ется роль этих произодственных кадров в следственных сценариях по
созданию масштабной контрреволюционной сети на Урале.

^1 Справка «О ненормальностях в работе завода тормозящих
стахановско­му движению». Составлена 27.02.1936 г. // ГОПАПО. Ф. 85. Оп.
18. Д. 6. Л. 4.

^2 Там же. Л. 6.

^3 См.: «Из информационной сводки по итогам проведения партийных
собраний 28.01.37 г. в парторганизациях металлургического куста». Итоги
9-го пленума Свердловского обкома ВКП(б) и облисполкома // ГОПАПО. Ф.
620. Оп. 17. Д. 64. Л. 12-17.


В документах по делу машиниста Чусовского паровозного парка Якунчикова
М. Д. содержится Обзорная справка, подготовленная по делу бывшего
начальника Пермского отделения железной дороги


им. Л. М. Кагановича Павлова Михаила Андреевича. Сам Якунчиков обвинялся
в конкретных диверсионных актах и вместе с группой из шести человек был
приговорен тройкой при УНКВД Свердловской области к расстрелу.
Интересующая нас справка, видимо, была вклю­чена в материалы дела в ходе
подбора документов по реабилитации в 1955-1957 гг. Из текста самого
документа видно, что арестованные специалисты были нужны следователю для
формирования связан­ной сети из разрозненных групп. Поэтому они подолгу
содержались в камерах, к ним применяли особые методы «обработки», их
неод­нократно вызывали на допрос и когда все же выводили на суд (дале­ко
не всегда это была тройка УНКВД), такой инженер-специалист представал в
качестве энергичного организатора Уральского восста­ния против советской
власти. Его связи с заговорщиками распростра­нялись на другие города,
вплоть до Свердловска.

Когда репрессии ослабли, арестованный бывший начальник Перм­ского
отделения железной дороги им. Л. М. Кагановича Павлов М. А. смог
отказаться от своих прежних показаний. Это произошло на до­просе 22
сентября 1938 г. Одной из причин самооговора он назвал влияние со
стороны сокамерников: Корчагина (бывшего начальника службы пути) и
Тихонова (бывшего начальника планового отдела дороги): «...Корчагин и
Тихонов мне доказывали, что у меня другого выхода нет, как только давать
показания, хотя и выдуманные, указав вербовщика и якобы завербованных
мною лиц. В противном случае также будет репрессирована моя семья,
несмотря на то, что дети мало­летние, жена в положении... Кроме того,
Тихонов учившийся в школе красной профессуры, политически развитый,
доказывал, что сейчас существует особая политика по борьбе с
действительными врагами народа, и что наши показания в деле борьбы с
действительными вра­гами будут играть решающее значение, нас направят
куда-нибудь на работу, а действительных врагов будут уничтожать. Доводы
Тихонова активно поддерживал и Корчагин, заявляя, что наши показания,
хотя они и ложные, нужны для партии и правительства. Я поверил Тихо­нову
и Корчагину и начал давать вымышленные показания..., убедив­шись в том,
что мои ложные показания никому не нужны, я категори­чески отказываюсь
от всех мной данных показаний, как в первый раз, так и на очных ставках
со Станиным и Суетиным»^1 .

^1 Обзорная справка по делу Павлова Михаила Андреевича // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 15008. Л. 153.


Выписка из докладной записки следователя, который вел дело Павлова,
позволяет яснее увидеть механизм формирования из спе­


циалиста-инженера махрового контрреволюционера и организатора
повстанческой сети:

«...Для того чтобы Павлов дал показания, мы поместили его в камеру № 13
к Корчагину и Тихонову, которые Павлова быстро об­работали. По приходе
на допрос Павлов советовался со мной, как начинать давать показания,
что, собственно говоря, нужно писать и просил моей помощи. <...> В
процессе ведения следствия, вернее после подписания Павловым протокола
были получены показания двух машинистов ст. Чусовская — Поздеева,
Шихарева, которые по­казали, что в контрреволюционную организацию они
завербованы Павловым, но так как они в показаниях не фигурировали, я
уговорил Павлова дать дополнительные показания. На что Павлов
согласился, сказав "раз это следствию нужно, то я не возражаю". Даты
вербовки, согласованные с датами из протокола допроса Поздеева, Шихарева
<...> Приблизительно в июне с. г. оперуполномоченный 2-го отделе­ния
Габов неоднократно обращался ко мне и просил, чтобы Павлов дал показания
на Суетина /для закрепления дела Суетина/, и что­бы Павлов подтвердил
свои показания на очной ставке с Суетиным. Я вызвал Павлова и предложил
ему дать нужные Габову показания и подтвердил бы свои показания на очной
ставке с Суетиным. Павлов согласился, сказав "Раз сказал "А", нужно
сказать "Б"»

Распределение ролей: «рабочий — мастер — служащий — началь­ник»,
используемое следователями НКВД, позволило им объеди­нить в единое целое
разрозненные элементы социальной амальгамы, которую представляли из себя
арестованные в 1937 г. Иерархически организованная, выстроенная по
канонам бюрократической модели промышленного предприятия, повстанческая
организация приоб­ретала размах и масштаб. При этом основанием для всех
обвинений становилась конкретная вредительская деятельность рабочих (или
крестьян, если речь шла о сельской местности) как рядовых испол­нителей
приказов своего начальства. В случае крестьян роль свя­зующего с
центральным штабом инженера-организатора выполнял арестованный
председатель колхоза.

«Естественных» диверсий на всех арестованных не хватало, и по­этому
следователи вынуждены были фальсифицировать и этот пункт обвинений.

^1 Обзорная справка по делу Павлова Михаила Андреевича // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 15008. Л. 160.


Рассмотрим подробнее, в качестве довольно типичного приме­ра,
разоблачения по поводу повстанческой деятельности контрре­волюционной
диверсионной кулацкой группы на шахте им. Лени­


на (г. Кизел). Документы, представленные в деле В. П. Меркулова,
позволяют довольно подробно узнать о материалах обвинения^1 .

Меркулов В. П. по социальным характеристикам в анкете арес­тованного
обозначен как трудпоселенец, навалоотбойщик шахты. 5 января 1938 г.
подписано постановление об избрании меры пре­сечения в виде ареста. 18
января — первый протокол его допроса. Он сразу «признается» в том, что
являлся участником контррево­люционной диверсионной группы, действующей
на шахте им. Ле­нина, и по заданию этой группы срывал угледобычу, для
чего вывел из строя мотор^2 .

С другими членами группы Меркулова объединили на основании показаний
других арестованных: Голдырева С. Н., Додатко И. П., Ко-чегура М. и
других членов диверсионной группы. Следователь вклю­чил Меркулова в
общий список разоблаченного повстанческого от­деления, занимавшегося
диверсионной деятельностью по указанию немецких разведывательных органов^3 .

Новые лимиты на аресты в начале 1938 г. были утверждены не сразу, и
материалы по этой группе задержались у следователя до мая 1938 г. В
таких случаях, когда не хватало лимитов, свердловское руководство, по
всей видимости, возвращало дела на доследование с требованием дополнить
их материалами. В мае 1938 г., после со­ответствующего запроса
следователя, к делу приобщена справка о неполадках в работе шахты им.
Ленина треста «Кизелуголь». В ней сообщается о конкретных фактах
неполадок на шахте:

«В начале ноября мес. 1937 г. был выведен из строя конвейерный привод
путем заложения железного болта. В августе мес. 1937 г. был выведен из
строя электромотор путем короткого замыкания с помо­щью постороннего
предмета.

В результате чего была сорвана нормальная работа участка».

^2 Протокол допроса Меркулова В. П. 18 января 1938 г. // ГОПАПО. Ф.
641/1. On. 1. Д. 12604. Л. 6.

^3 См.: Дело Меркулова В. П. Протоколы допросов // ГОПАПО. Ф. 641/1.
Оп. 1.Д. 12604. Л. 7-9.

^4 Справка Управления Государственного Кизеловского Каменно-уголь­ного
Треста контора Шахта им. Ленина. От 13 мая 1938 года. № 1305 // ГОПАПО.
Ф. 641/1. On. 1. Д. 12604. Л. 13.


На справке стоит оригинальный штамп: Управление Государ­ственного
Кизеловского Каменно-угольного Треста контора Шахта им. Ленина^4 .


Меркулова держали под следствием вплоть до осени. В сентябре 1938 г. в
ходе повторных допросов было запротоколировано призна­ние в кулацком
прошлом. И только после 17 сентября 1938 г. обвини­тельное заключение от
16 мая дополняется заключением о его учас­тии в к-р шпионской
организации, сообщающим, что принадлеж­ность Меркулова к повстанцам «в
процессе следствия подтвердилась шестью показаниями других обвиняемых, а
диверсионная деятель­ность — соответствующим документом, находящимся в
следствен­ном деле...»^1 .

Приговоренному к 10 годам ИТЛ Меркулову повезло — в 1939 г. он был
освобожден, так как свидетели при передопросах отказались от своих
показаний. Редкий случай, но бывший следователь Кужман направил в адрес
начальства записку, в которой сообщал о том, что по­казания Меркулова
были фальсифицированы: писались без участия самого обвиняемого, и
подписывал он их после камерной обработки.

Несмотря на освобождение Меркулова, окончательно вопрос о причастности
его коллег по работе в шахте к поломке врубовых ма­шин был разрешен
только в 1955-1957 гг.

В справке, полученной из треста «Кизелуголь», сообщалось:

«1. Данные о фактическом выполнении плана добычи угля по тресту: в 1935
году план выполнен на 81,6 %, в 1936 году на 79 %, при­чины невыполнения
плана добычи угля сообщить не представляется возможным, так как архивные
документы не сохранились.

Выполнение производственной программы по шахтам треста в 1937 году
следующее:

Шахта им. Ленина — 67,6 %, им. Володарского — 88,8 %, Комсо­молец — 62,6
%, 9-Делянка — 69,3 %, им. Крупской — 66,7 %, им. Ка­линина — 94,7 %,
им. Урицкого — 84,4 %, Усьва — 72,1 %, Объеди­ненная № 4 - 87,2 %. (С. 69)

<...>

5. В 1937 году на шахтах треста применялось несколько типов вру­бовых
машин, в том числе фирмы Эйгофф, Мевор-Коульсон, Самсон и отечественные
Горловского завода — ДТ, ДТ 2.

Для машин иностранных фирм запасных частей не поступало, по­этому машины
работали на износ и ремонтировались деталями, изго­товляемыми
несовершенными способами в шахтных мастерских.

^1 См.: Дело Меркулова В. П. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12604. Л. 17.


Машины ДТ, ДТ 2 для подрубки крепких углей на шахтах треста с большими
включениями пирита были маломощны.


Такое положение, безусловно, приводило к авариям и полом­кам машин».

Два года спустя один из бывших репрессированных за эти полом­ки на
допросе в Кизеловском У КГБ пояснял: «Факты порыва режу­щих цепей
врубовой машины происходили. Но рвались эти цепи по чисто техническим
причинам: или попадалась твердая порода, или от чрезмерного ослабления
самой цепи». Его слова подтверждались показаниями забойщика шахты
Душлида Федора Дмитриевича от 26 августа 1957 г., который сообщал: «Могу
показать, что вообще ни­какого умышленного вывода из строя механизмов на
шахте Ленина я не замечал. Таких аварий, указанных в их показаниях,
якобы имевших место в 1937 году я не помню. Правда, в тот период времени
анало­гичные аварии имели место, но объяснялись они чисто техническими
причинами. Я помню, что в тот период времени в шахте проходили очень
трудоемкую лаву, да и сама организация работ была не совсем правильной»^1 .

Таким образом, естественные сбои производства, работающего на изношенном
стахановскими перегрузками 1936-1937 гг. оборудова­нии, да к тому же в
условиях дефицита запасных частей, оказались еще одним основанием для
арестов и обвинений рабочих в ходе реп­рессий по приказу № 00447.



Итоги операции против рабочих

Подведем итоги описанной кампании репрессий против рабочих Прикамья в
1937-1938 гг. Исследованные архивные материалы не дают основания считать
направленность репрессивной кампании против рабочих рациональной,
осмысленной атакой органов НКВД на рабочий класс. При помощи
статистической обработки данных, посредством анализа архивных материалов
удалось обнаружить ключевые элементы технологии реализации репрессивной
кампа­нии против работников промышленных предприятий, шахт и
лесо­заводов. Необходимо учитывать, что следователям райотдела НКВД было
необходимо подготовить дело, которое вышестоящее начальс­тво сочтет
соответствующим ряду требований. При этом времени на оформление
материала выделялось мало. Это накладывало опреде­ленный отпечаток на
методы следствия, на стиль допроса (если та­ковой проводился), вело к
фальсификации материалов следствия


и появлению новаций по массовой обработке заключенных с целью получения
желаемых признаний. Здесь речь не об этих нарушениях, допускаемых
следователями, а о том, что именно они «вписывали» в дела рабочих, и в
чем состояло отличие этих дел от дел арестованных других социальных
категорий.

В августе-сентябре 1937 г. удел рабочих был таким же, как осталь­ных, —
стать массовой составляющей вскрытого органами НКВД заговора. Затем
место рабочих в повстанческой структуре меняется. Со временем
свердловскому и столичному начальству требуется все больше и больше
«фактов» диверсий и других серьезных преступле­ний повстанцев. Именно
здесь оказался незаменим рабочий класс. Сталкиваясь в ходе своей
трудовой деятельности с машинами, стан­ками и прочей техникой, они
выходят на передний план в следствен­ных делах и объявляются виновными в
многочисленных проблемах промышленного производства второй половины 30-х
годов. Конечно, крестьянина-колхозника можно было «подверстать» как
диверсанта-вредителя через поджог колхозных полей и лесов, уничтожение
за­пасов зерна. Со временем таких «поджигателей» появлялось гораздо
больше, чем имелось гектаров леса или посевов в сельском хозяйстве, да и
несерьезно выглядели эти диверсии для решения карьерных за­дач, которые
решаются внутри любого бюрократического аппарата, и органы НКВД здесь не
исключение.

За счет рабочих было легче выполнять плановые цифры по арестам. Они
проживали компактно, их легче было арестовывать, чем крестьян, которые
жили в далеких и разбросанных по районам деревнях, к тому же
труднодоступных в зимний период, когда дороги заносило снегом. Привнеся
нотку креатива в свою работу, местные следователи и сверд­ловское
руководство стали решать масштабные задачи, расширяя реп­рессии среди
рабочих. В итоге они нашли многочисленных врагов в заводской и
промышленной среде городов, в трудпоселках.

В дело был пущен самый разный компрометирующий матери­ал. Идеологические
штампы 1920-х гг. стали политическим языком новой кампании. Методы
арестов обрели гибкость и ситуативность. Арестованный становился
виновным уже в силу самого факта до­ставки в тюремное помещение. На
время операции работники НКВД забыли о классовой близости рабочих
социалистическому государству. Тех, кто строил индустриальные гиганты,
добывал для них сталь и уголь, т. е. обеспечивал работу самого
передового сектора советской экономики, превратили в толпу, состоящую из
заговорщиков. У них не было социальных характеристик, а был лишь один
облик «врага», стремящегося навредить государству.


Рабочие стали ядром этой толпы. Они оказались скомпромети­рованы тем,
что приняли в свою среду вчерашних классовых вра­гов — кулаков.
Антисоветская агитация врагов сделала каждого ра­бочего противником
социализма. Вербальный протест против тяже­лых условий труда привел их в
диверсанты. Подчинение приказам руководства сделало их частью
повстанческой сети.

В ходе кампании 1937-1938 гг. частные разговоры стали квалифи­цироваться
как политический заговор. Соседи превратились в осве­домителей. С ними
стало опасно общаться. Коллеги по работе обра­тились в провокаторов,
шпионов и диверсантов. Социальные связи, сформированные в 1930-х гг.
новым рабочим классом в процессе пре­одоления трудностей и невзгод быта,
проблем и неурядиц производ­ственной жизни, оказались разрушенными. У
рабочих усилилось со­циальное отчуждение от производственной среды. В
конечном счете, кампания приостановила и повернула вспять процессы
социальной интеграции бывших крестьян в рабочий класс. Масштабные
репрес­сии разобщили людей и сделали их беспомощными по отношению к
всесильной власти.