Массовый террор в Прикамье в 1937-1938 гг 7/10

Рассмотрим несколько репрезентативных в том или ином отно­шении дел.
Одно из них, хотя и рассматривалось тройкой при УНКВД Свердловской
области, было завершено до появления приказа № 00447 и попало под его
действие «задним числом». Это дело — пре­красный пример «активизации
деятельности церковников» и того, что за ней обычно следовало, т. е.
ликвидации небольшой локальной и, как выяснилось, выдуманной
контрреволюционной группы. Точнее было бы выразиться так: группа-то была
реальной, а вот контрреволюцион­ной ее сделало следствие. Однако, как бы
там ни было, дело о «черной свадьбе» писано почти с натуры, и эта натура
подчас намного увлека­тельнее всех фантазий оперуполномоченных НКВД.

Второе — дело о бродячем попе. Оно сплошь состоит из вранья, причем, как
сказано у классика, «интереснее всего в этом вранье то, что оно — вранье
от первого до последнего слова». Зато рас­смотрение этого дела позволяет
в деталях ознакомиться с про­цедурой фабрикации «повстанческих ячеек» в
Коми-Пермяцком автономном округе. Дело о бродячем попе можно считать
эталон­ным для репрессий, производимых в среде духовенства согласно
приказу № 00447: в своей безукоризненной «технологичности» и абсолютной
оторванности от каких бы то ни было реальных осно­ваний, оно ясно
демонстрирует специфическую внутреннюю раци­ональность процесса.


Дело о «черной свадьбе»



Съезжалися к церкви кареты, Там пышная свадьба была...

Действующие лица:

Кукшинов Михаил Иванович — дьякон Александровской церкви, 27 лет, регент
церковного хора. Не дурак выпить и приволокнуться за женщинами.

Тамара Механошина — воспитатель детского сада, 19 лет, кан­дидат (?) в
члены ВЛКСМ, участница агитбригады в поселковом клубе.

Пастухов Александр Александрович — священник, выпускник Казанской
духовной академии, 53 года.

Колмогоров Яков Степанович — священник Александровской церкви, 55 лет,
собутыльник Кукшинова.

Лыхина Мария Александровна — председатель церковного сове­та, 63 года,
сестра Пастухова, властная и энергичная дама. Активная церковница.

Механошина Анна Матвеевна — 66 лет, церковная староста и каз­начей
Александровской церкви.

А также: поселковые сплетницы, баянист с гармошкой, прихожане и
прихожанки, оперуполномоченные НКВД, помощник областного прокурора,
тройка при УНКВД Свердловской области.

Прологом к этой истории служит небольшая публикация, появив­шаяся И
марта 1937 г. в кизеловской районной газете с боевым назва­нием
«Уральская кочегарка». В заметке, относящейся к классическому жанру
советского политического доноса, стилизованного под вопрос «Куда смотрит
общественность?», некто К. Ерохин выражал крайнюю обеспокоенность
активностью церковников в поселке Александровск. Особенно его тревожило
то, что хищные ручонки «черного воинства» протянулись к самому дорогому:
«А кому доверено воспитание детей? Мать А. И. Механошиной состоит в хоре
церковных певчих, сестра ее замужем за дьяконом, отец активный
церковник, а сама она верующая, и ей вверен детский садик»^1 .

^1 См.: «Черное воинство». Александровские церковники за работой» //
Уральская кочегарка. 11 марта 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д
16996 Л. 139.


Удар был либо интуитивно точен, либо нанесен с хорошим рас­четом, т. к.
К. Ерохин явно «попал в десятку». Уже 1 апреля церковь


в Александровске была закрыта, 19 апреля допрошены первые сви­детели по
делу о «черной свадьбе», а 24 апреля произведены аресты пяти фигурантов:
Кукшинова, Колмогорова, Пастухова, Лыхиной и Механошиной^1 . Но
корреспондент «Уральской кочегарки» все-таки отчасти погрешил против
истины: сестра Антонины Механошиной уже не была замужем за дьяконом. 3
марта 1937 г. брак Михаила Кукшинова и Тамары Механошиной был расторгнут
поселковым советом Александровска^2 .

Таким вполне прозаическим финалом завершилась история, на протяжении
всего предыдущего года будоражившая поселок и слу­жившая тучной почвой
для слухов и сплетен.

К сказанному, пожалуй, можно добавить то, что уже после нача­ла первых
допросов (и как раз накануне задержания обвиняемых) в газете «Уральский
рабочий» от 22 апреля была помещена статья без подписи с красноречивым
названием «Преступление в поселке Александровском»^3 . В ней еще до
всякого суда и следствия все было названо своими именами: в поселке
Александровск, группе церков­ников удалось завлечь в свои сети юную
девушку-активистку, выну­дить оставить общественную работу,
скомпрометировать и добиться ее согласия на брак с дьяконом местной
церкви. Не получив в нуж­ный момент поддержки общественности, несчастная
жертва была торжественно отведена под венец при обильном стечении
народа. Данное венчание суть не что иное, как инсценировка, грандиозная
антисоветская провокация, наглая демонстрация влияния религии на
молодежь. Лексикон статьи был вполне определенным: «охвостье
кулачества», «омерзительное преступление», «только в обстановке
идиотской беспомощности руководителей, в обстановке полной
без­наказанности могла настолько зарваться преступная кучка
церков­ников» и т. п.

Именно этой сюжетной канвы и будет в итоге придерживаться следствие — с
незначительными вариациями. Оно велось недол­го — окончено к 30 апреля,
а уже 9 мая было составлено обвинитель­ное заключение. Дело сработано
добротно: постановление об избра­нии меры пресечения, ордера на обыск,
протоколы обыска, анкеты арестованных, постановления о привлечении к
следствию в качестве обвиняемых, показания обвиняемых и свидетелей,
протоколы очных ставок, свидетельства о предъявлении материалов
следствия обви-


няемым, обвинительное заключение, определение прокурора — все в наличии.
В деле полно вранья, но сквозь сплетенное следствием словесное кружево,
тем не менее, отчетливо видна правда. Ее-то мы и реконструируем, попутно
отмечая поправки, внесенные произволом оперуполномоченных НКВД в прозу
повседневной жизни поселка Александровск. А было все, скорее всего, так...

Марию Лыхину и Анну Механошину всерьез беспокоил мораль­ный облик
дьякона Александровской церкви Михаила Кукшинова. Вел он себя совершенно
неподобающим для православного образом. Во-первых, пил не просыхая. Чего
стоила одна история с соборовани­ем, приключившаяся на старое Рождество?
Тогда у Кукшинова чирей на шее вылез, он и собрался помирать. Позвал к
себе попа Колмо­горова — причаститься перед смертью. А смерть что-то все
не шла. Ну, хватили по рюмочке, затем — по другой.... В конце концов,
оба «напились до бессознания, пили до 12 часов ночи, так что даже нарыв
у дьякона прорвался»^1 . До того доходило дело, что дьякон вместе с
собутыльником-попом появлялся в церкви, напившись до положе­ния риз, за
что неоднократно были самой же Лыхиной и из храма изгоняемы взашей.
Как-то в сентябре 1936 г. (после очередного вы­проваживания) поп
сверзился с церковной паперти в канаву, где и остался почивать — прямо с
наперстным крестом в руках^2 . Но еще хуже было то, что дьякон тешил
блудного беса с поселковыми жен­щинами — Осинниковой и Тиуновой, чем
окончательно дискредити­ровал светлый образ духовного лица^3 .

^1 Показания Лыхиной // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 67.

^2 См. показания Кукшинова // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 58.

^3 См. показания Лыхиной // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 66 об.

^4 См. показания Федосеевой // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 94.

^5 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 57. 246


Где-то в начале 1936 г. терпение активисток церковного совета лопнуло.
Кукшинову предъявили ультиматум: либо ты остепенишь­ся, женишься,
наконец, либо «они не дадут возможности ему слу­жить в церкви, и
добьются его снятия с должности дьякона»^4 . Ког­да дьякон расскажет об
этом эпизоде на допросе 25 апреля 1937 г., сей факт будет
интерпретирован как предварительный сговор цер­ковников^5 . Вначале
кандидатура суженой не была окончательно определена — мало ли невест в
округе? Но после того как одна из


них — Ангелина Анянова — дьякону отказала, планы наших куму­шек
изменились. Нашли ту, которая будет сговорчивей.

Жениться было велено на дочери церковной активистки Вас-сы Спиридоновны
Механошиной — Тамаре. Тем самым надеялись убить сразу двух зайцев: по
принципу «венец все покроет» поправить реноме Кукшинова (а может, и
заставить его вести себя сообразно сану), но еще и пресечь сплетни,
ходившие о девушке по поселку. Су­конным языком протокола суть этих
сплетен изложена так: судачи­ли «об использовании ее в половом отношении
ее отцом»^1 . О таких, как Тамара, по деревням шептались: «девка
порченая»; и это было приговором окончательным, обжалованию не
подлежащим. Потом, в ходе следствия, в распространении этих слухов
обвинят, конечно, церковников. Но в деле имеется справка о заявлении,
поданном на­шей героиней, в котором девушка утверждала, что обе сестры
Меха-ношины — и старшая Антонина, и сама Тамара были изнасилованы
отцом^2 . Позднее она от заявления отказалась, и делу не дали хода.
Однако складывается впечатление, что в этой семейке все-таки попа­хивало
инцестуозным душком.

...А он ее не любил. Точнее, он любил другую. Следы этой грехов­ной, с
точки зрения церковной старосты и казначея, страсти явст­венно видны в
деле. Уже дав показания на всех, сказав все, что от него хотели
услышать, дьякон Кукшинов 9 мая вновь сам вызовется дать показания, с
единственной целью — выгородить Ее — Евдокию Осинникову. Дескать, в
контрреволюционной организации не состо­яла. Все мы состояли, она нет. И
антисоветской пропаганды не вела. Все мы вели, она — опять-таки нет.
Простая прихожанка^3 .

^1 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 27 об.

^2 Из постановления народного следователя Кизеловского района
Сверд­ловской области Костоусова о прекращении дела по обвинению
Механошина Ивана Гордеевича от 1 августа 1934 г.: «Гражданкой
Механошиной Тамарой Ивановной было написано и подано заявление на своего
отца, Механошина, что якобы последний пытался ее изнасиловать и, кроме
того, он, Механошин, изнасиловал свою старшую дочь — сестру Тамары
Антонину еще будучи в то время 12 лет, а в настоящее время Антонине 25
лет, о чем сама Антонина под­твердила (!), но ею о насильстве ее отцом
Механошиным раньше заявлено не было» // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д.
16996. Л. 143.

^3 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 63.


...Она тоже его не любила. Молодая девушка, почти закончила се­милетку,
активистка — участвовала в клубной агитбригаде. Любила петь и танцевать.
Работала воспитательницей детского сада. И то,


и другое, скорее всего, были просто способом вырваться из дому. За­чем
ей дьякон-пропойца? Но с какого-то момента и у него и у нее просто не
оставалось выбора.

Первый шаг сделал Кукшинов. Хочешь не хочешь, а надо «же­нихаться». И в
январе 1936 г. дьякон зачастил в дом Механошиных, куда наши кумушки
предусмотрительно перенесли спевки церковно­го хора (знали бы они, что
на следствии это будет истолковано как на­чало реализации коварного
заговора). По поселку немедленно пошли разговоры. Как сказал поэт,
«зимою жизнь в провинции сонлива, как сурок», а тут такая пикантная
ситуация. И вот уже поселковые сплет­ницы вовсю смакуют факт «интимной
связи» Тамары и Кукшинова. Разговоры, косые взгляды, ухмылки
преследовали ее повсюду. Как по­казала девушка на допросе 19 апреля 1937
г., «когда мне приходилось бывать даже и в магазине, то все начали
называть меня дьяконицей»^1 . Подливал масла в огонь и поп Колмогоров, в
присутствии посторон­них лиц тоже ласково называя Тому «дьяконицей», чем
«давал повод к укреплению связи между ними и прельщал Механошину»^2 .

Между тем интрига заворачивалась все круче. Когда слухи о свя­зи
Кукшинова и Тамары дошли до сожительницы дьякона Осинни-ковой, та из
ревности взяла да и написала заявление заведующей детсадом Загайновой, в
котором обвинила соперницу... в связи с дьяконом!^3 Из детсада Тамару
немедленно уволили. Но этот де­марш лишь поспособствовал реализации
матримониальных планов Кукшинова. Тамара оказалась без работы, денег на
жизнь не было, а дьякон тут как тут — ты, мол, из-за меня пострадала,
как честный человек предлагаю тебе руку и сердце. Вначале Тамара ему
отка­зала, и тогда за нее принялись Лыхина с Механошиной. Ходили,
расхваливали дьякона, воздействовали через религиозную мать, и, наконец,
в марте добились своего. Сговор состоялся честь по чести: «пили чай,
приносили им вина 1/2 литра, по свадебному обычаю, дома были все, в том
числе и дьякон Кукшинов»^4 .

^1 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 85.

^2 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 27 об.

^3 ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 85 об.

^4 ГОПАПО. Показания Лыхиной. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16996. Л. 66. 248


Вскоре после этого Тамара перестала ходить в клуб, забросила
агитбригаду, стала чаще бывать в церкви. Нашим кумушкам это льсти­ло и
провоцировало их на необдуманные демонстративные действия. 11 апреля
1936 г., на Святую Пасху, когда церковь была забита наро­дом, они
заставили будущую дьяконицу публично исповедоваться и


причаститься у священника Колмогорова, что, по мнению попа Пас­тухова
(которого в данном случае можно считать экспертом), проти­воречило
церковной практике[1] <1>. На следствии в этот эпизод букваль­но
вцепятся — как же, контрреволюционная группа церковников в действии:
заставили активистку-общественницу принародно отречь­ся от комсомола,
продемонстрировали влияние церкви на молодежь. Одержали, так сказать,
символическую победу, совершили первую идеологическую диверсию,
«скомпрометировав Тамару в глазах об­щественности».

По-видимому, успокоившись, активистки ослабили давление на Кукшинова, и
дьякон «задурил» — раздумал жениться «и месяца два не ходил к
Механошиным под влиянием порочащих слухов, которые распускала о Тамаре
сожительница дьякона Осинникова»[2] <2>. Дело рас­тянулось до
осени — традиционного времени деревенских свадеб. По поселку пошла новая
волна слухов, и, чтобы покончить с ними, в октябре молодых повели к
венцу. Тамаре отдали принадлежащую церкви шелковую шаль «как подарок в
знак солидарности в связи с выходом взамуж за дьякона»[3] <3>,
которую, впрочем, после свадьбы за­брали обратно (когда следствие будет
доказывать версию о том, что вся свадьба — не более чем инсценировка,
это «отбирание шали» станет одним из аргументов). Любопытство публики
было подогрето настолько, что соседку Кукшинова Феклу Старцеву замучили
рас­спросами: «Когда же? А платье у Томки какое?». Та не выдержала и
повесила на заборе возле поселковой почты самодельное объявление:
«Сегодня венчается дьякон при полном свете, при участии хора пев­чих.
Платье невесты из шелка по 40 р. метр»[4] <4>. Но как ни
старались потом оперуполномоченные НКВД, представить это как агитацию
контрреволюционной группы церковников не удалось.

Перед венчанием для невесты по старинному обычаю истопили баню. Когда
этот эпизод впоследствии всплыл в показаниях попа Пастухова, шаловливое
перо ведшего допрос капитана госбезопас­ности Костина прибавило
скабрезную подробность: мытье в бане носило, мол, унизительный для
Тамары характер, поскольку сопро­вождалось «подглядыванием церковников».
Но на этом эротические


фантазии капитана Костина не закончились. Для того чтобы показать
исключительно фиктивный, пропагандистский характер свадьбы, он двумя
строками ниже недрогнувшей рукой поместил следующий пассаж: «Дьякон
Кукшинов, занимавшийся онанизмом, не способен к нормальной половой
жизни, и вся эта процедура с его женитьбой была направлена на то, чтобы
дискредитировать комсомол и обще­ственность и показать влияние
церкви»[5] <5>. Это была полная чепуха, так как к началу
следствия у Тамары живот на нос лез — она прижила от дьякона сына Юрия.

Народу в церкви в тот день, 25 октября, собралось столько, что яблоку
было некуда упасть. Пировали три дня. Гуляли широко, все упились, в том
числе и попы. «Провокация» и впрямь получилась шикарная, на свадьбе было
замечено четыре комсомольца. Из завод­ского клуба принесли гармошку, на
которой играл клубный баянист Полушин[6] <6>.

Тут бы и истории конец, дескать, «и я там был, мед-пиво пил»... но не
тут-то было. Жизнь у молодых не заладилась. Невестку, как водит­ся,
невзлюбила свекровь. Тиранила, заставляла сыну в ноги кланять­ся. В
покаянном письме, направленном впоследствии в редакцию «Уральской
кочегарки». Тамара будет и вовсе страсти рассказывать: мать Кукшинова
неоднократно подкладывала ей в постель иголки![7] <7>^Сам дьякон
беспробудно пил, стал пропадать ночи напролет — ста­рая любовь не
ржавеет — у Осинниковой. На почве пьянства и ком­плекса вины стал
чудить. Тамара рассказывала: «ревновал меня без малейшего повода,
устраивал инсценировки самоубийства. Как, на­пример, разведет уксусную
эссенцию в мое отсутствие, а при мне льет ее в стакан и пьет, затем
инсценирует отравление. Уходил из кварти­ры во двор, надевал петлю на
шею, пытался заколоть себя вилкой, за­резать ножом, как например, в
первых числах января мес. 1937 г. взяв нож, хотел перерезать себе горло,
но в этот момент в квартиру зашла моя мать и пыталась у него нож
отобрать, но он ударил ее кулаком по голове и побежал топиться, а когда
я пошла за ним, то он ударил меня кулаком в спину и убежал в квартиру
моей сестры Антониды»[8] <8>.

Такая супружеская жизнь не могла продлиться долго. Но что именно
произошло в феврале 1937 г. с нашими героями, выяснить точно не удается.
Анонимный автор заметки «Преступление в посел­


ке Александровск» утверждал, что коварный дьякон бросил беремен­ную
жену. Тамара в своих показаниях, данных уже в ноябре 1959 г., скажет,
что она сама ушла от Кукшинова, уличив его в супружеской измене^1 . Как
бы то ни было, они развелись, а неделю спустя вся эта история попала в
газеты — сначала в районную, потом в областную. Скандал получился
громким, «общественность» требовала пример­ного наказания виновных. И
«компетентные товарищи» приступили к расследованию.

После того как временно исполняющий должность начальника 4 отделения УГБ
сержант госбезопасности Тюрин завел следственное дело № 6276, бытовая
драма стала быстро превращаться в высокую трагедию. Начало следствия
удивительно точно совпадает с рассыл­кой упоминавшегося ранее секретного
письма секретаря обкома Ка­бакова. То, что история «приобрела звучание»,
подтверждает и факт прибытия в г. Кизел помощника начальника 4 отделения
УНКВД по Свердловской области капитана госбезопасности Костина — на
«усиление».

Капитан, похоже, изначально знал, что искать. Факт демонстра­тивной
«черной свадьбы» и наличия в ней умысла, предваритель­ного сговора в
подтверждении не нуждался — он подтверждался приобщенными к делу
свидетельскими показаниями Тамары Меха­ношиной и священника Пастухова от
19 апреля. Из них же мож­но было выудить и банальную уголовщину (вроде
принуждения к браку), и «бытовое разложение». Но о контрреволюционной
орга­низации упоминалось только в показаниях Тамары, да и то как-то
вскользь. Между тем, в секретном письме Кабакова утверждалось, что
организации церковников есть и действуют. Первый допрос попа
Колмогорова, произведенный сержантом Тюриным 23 апреля в присутствии
прокурора г. Кизел, не привел в этом отношении ни к чему. Костин
немедленно приступил к делу, и буквально сразу же ему улыбнулась удача.

Дьякон Кукшинов оказался сговорчив и речист. На первых же до­просах 24 и
25 апреля (на второй попросился сам, в деле хранится его собственноручно
написанное заявление^2 ) он сразу дал показания и о существовании в
Александровске контрреволюционной организации, и назвал ее персональный
состав (он сам, священники Колмогоров и Пастухов, церковная староста
Лыхина и церковный казначей Анна Механошина). Помимо этого, он признал,
что его женитьба изна-


чально замысливалась как провокация, часть плана по распростране­нию
влияния церкви на молодежь. Кроме того, контрреволюционная деятельность
группы проявлялась в систематических антисоветских высказываниях. Все
члены группы регулярно пьянствовали за счет церковной кассы, а
Колмогоров еще и пионеров обижал[9] <9>.

Последовавшие за этим 26 апреля допросы производились раз­ными людьми. С
Пастуховым работал Костин. Перед священником вопрос сразу был поставлен
ребром: признает ли он факт участия в контрреволюционной организации
церковников? Пастухов свое­го участия не признал, но подтвердил факт
существования таковой организации в поселке Александровск. Сообщил
подробности об ан­тисоветской агитации: как-то раз в январе 1937 г. на
квартире Кол­могорова ему довелось стать свидетелем беседы попа и
дьякона Кук­шинова о событиях в Испании. Говорили они о том, что
фашистские мятежники побеждают, а газеты, мол, все врут о том, что
побеждают коммунисты[10] <10>. Этот сюжет с обсуждением испанских
событий станет поистине бродячим — его можно обнаружить почти в каждом
втором деле. А всякий бродячий сюжет принадлежит мифологии.

Второй характерный ход, столь же распространенный, — обсуж­дение
законодательства о выборах: «Кроме того, в апреле месяце с. г.
приезжающий в Александровск благочинный Попов мне сказал, что
религиозные общины, где имеется значительное количество верую­щих, и где
имеется сильный актив церковников, имеют якобы право выдвигать свои
списки кандидатов в состав Советов»[11] <11>. Вот мы, зна­чит,
своей группой и обсуждали, как бы нам в Советы проникнуть. Скорее всего,
это тоже «сказка», придуманная следствием. Напосле­док капитан Костин
сдобрил эти показания вуайеризмом и онаниз­мом и, судя по всему, отбыл.
Более в допросах он не участвовал.

Лыхину и Анну Механошину допрашивал помощник облпроку-рора Пруссак. Судя
по всему, он плохо ориентировался в ситуации, поскольку в протоколе
допроса именовал Кукшинова « Кувшиновым», а Колмогорова «Холмогоровым».
Старушки честно рассказали ему о сватовстве, со вкусом — о пьянстве
духовных особ, но обе решитель­но заявили о том, что ни о какой
контрреволюционной организации не знают и в ней не состоят.


После этого сержант Тюрин и оперуполномоченный 4 отделения Кизеловского
горотдела НКВД младший лейтенант госбезопаснос­ти Трясцин допрашивали
свидетелей: церковный актив, уборщицу Александровской церкви, соседей,
какую-то трудпоселенку, и все они единодушно подтверждали версию
следствия. После чего 29 ап­реля обвиняемых передопросили. Пастухов и
Кукшинов подтвер­дили свои признательные показания и «вспомнили» новые
детали. Колмогоров, Лыхина и Анна Механошина по-прежнему ни в чем не
признавались. 30 апреля были проведены очные ставки, но они не дали
ничего нового.

Обвинительное заключение было составлено Тюриным 9 мая 1937 г.
Арестованные обвинялись в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10, ч.
2, и 58-11 УК РСФСР. Дело решили направить через 8-й отдел УГБ УНКВД по
Свердловской области в Спецколлегию Сверд­ловского областного суда для
рассмотрения в судебном порядке.^1

10 мая обвиняемые ознакомились с содержанием дела.

Пропутешествовав по инстанциям более двух месяцев, 15 июля дело попало
на стол помощника областного прокурора Митрофано­ва, который вынес
определение о том, что следствие проведено с соб­людением всех норм
социалистической законности. Но эта двухме­сячная затяжка станет для
обвиняемых фатальной. Не дождавшись рассмотрения в суде, дело о «черной
свадьбе», согласно приказу № 00447, попадет на рассмотрение тройки при
УНКВД Свердлов­ской области.

9 августа тройка приговорила всех пятерых к высшей мере нака­зания —
расстрелу.

19 августа приговор был приведен в исполнение.

Капитан Костин был арестован в том же 1937 г. за участие в заго­воре правых.

Михаил Александрович Тюрин был осужден в 1939 г. на 6 лет ИТЛ за
фальсификацию следственных дел.

Тамара Механошина вместе с сыном жила и здравствовала все в том же
Александровске еще в начале 60-х гг. О своем кратковре­менном замужестве
вспоминала спокойно. Когда ей дали прочитать показания тридцатилетней
давности, Тамара Ивановна сказала, что в целом их подтверждает. Вот
только насчет контрреволюционной организации она ничего не говорила. Это
следователь не с ее слов за­писал, а со своих^2 .


Дело о бродячем попе





Один солдат на свете жил, Красивый и отважный. Но он игрушкой детской
был, Ведь был солдат бумажный...

Б. Окуджава

Всякое архивно-следственное дело напоминает детективный ро­ман. Хотя бы
тем, что на последних страницах все загадки непремен­но разрешаются, и
сгорающий от любопытства читатель узнает, нако­нец, кто преступник. Ведь
именно туда в свое время подшивались по­лупрозрачные, тоненькие кальки
дел о реабилитации и другие, столь же интересные документы. Например,
выписки из протоколов до­просов сотрудников НКВД, производившихся в 1939
г. и позже. Дело № 16248 — не исключение. Если листать его с конца,
можно сразу же познакомиться с тем, как импровизированно, в порыве
вдохновения начальником УНКВД Свердловской области Д. М. Дмитриевым был
придуман Уральский повстанческий штаб, чем занималась в Коми-Пермяцком
округе оперативная группа Н. Я. Боярского, как именно сотрудники ОКРО
НКВД Беланов, Кулипанов, Игошев и Порфирь-ев добивались признательных
показаний и т. п.

Но нас (как было сказано ранее) интересует другой вопрос, пря­мого
ответа на который не найти даже там. По какому принципу в вилку между
стратегической задачей (проведение образцово-пока­зательного процесса
над «правыми») и тактическими средствами ее реализации («конвейер»,
сговор, шантаж, произвольное номинирова­ние) попадал конкретный — «вот
этот» — человек? И для того, чтобы обнаружить этот принцип индивидуации,
мы попытаемся воссоздать процесс конструирования дела, в котором обычные
сельские жите­ли — мужчины и женщины были «сбиты» в существовавшие лишь
на бумаге повстанческие роты и звенья, а также выяснить, какую роль в
этом «марше бумажных солдатиков» отводили духовенству.

А начнем нашу историю с того, как солнечным утром 14 июля 1937 г. на
проселочной дороге в 12 километрах от села Демино пу­тешествующий по
казенной надобности член ВКП(б) счетовод Ва­силий Семенович Фирсов
повстречал едущего в телеге председателя Выринского колхоза Харина.
Помимо Харина в телеге сидел изрядно пьяный (несмотря на раннее время)
священник. Дальнейшее нам из­вестно из удивительно безграмотно и
бессвязно написанного доноса,


направленного Фирсовым в органы НКВД[12] <12>. На вопрос «Куда
поеха­ли?» взялся отвечать поп и заявил, что ездил в Кировский край,
«от­певал всех коммунистов». В том ли дело, что (по свидетельству
само­го Фирсова) вопрос был задан наполовину по-русски, наполовину на
коми, либо во всем виноваты винные пары, но поп вместо ответа на вопрос
«куда?» стал отвечать на вопрос «откуда?», и лучше бы он во­обще
промолчал. Коммунист Фирсов взъярился и затеял перепалку. Слово за
слово, и «он на меня с большого матюка и говорит: Сталин-то что говорит
и 135 статья Конституции? Я говорю, что вам дано свободно что-ли творить
контрреволюцию и искажать конституцию, все равно мы вам не позволим и не
выберут тебя в Советы. Он гово­рит: Нет, вас коммунистов не выберут, а
меня выберут»[13] <13> [сохранена орфография и пунктуация
оригинала. — А. К.].

Вот этот-то выпивоха и матерщинник и есть наш герой — бро­дячий поп
(иногда подобных типов называли «поп-передвижка») Тудвасев Владимир
Григорьевич. О нем нам известно, что с 1919 г. Тудвасев работал
священником церкви в селе Бормотово вплоть до ее закрытия в 1928 г. (так
указано в характеристике, данной на него Верховским сельсоветом уже
после ареста[14] <14>), по другим свидетельс­твам — в 1930 г.
Оставшись без места, поп перебрался в Кузьвинс-кий сельсовет, но там не
задержался и в 1933 г. вернулся в деревню Русаково, где и прожил до
ареста. Но «прожил» в данном случае не вполне подходящее слово, т. к.
Тудвасев на месте не сидел. В поисках заработка он неустанно ходил по
всему Коми-Пермяцкому округу, добираясь иногда даже до Кировской
области. Основным его заня­тием было отправление треб на дому, но
священник не брезговал и физическим трудом: «занимался сапожным делом —
шил обувь по просьбам местных жителей, а также изготовлял железные трубы
из материала заказчика»[15] <15>. Иногда даже подрабатывал в
колхозе, и, по отзывам односельчан, «мы, колхозники, жили лучше него».
Для того чтобы оценить это «лучше», заметим, что колхозники в
Коми-Пер­мяцком округе в 30-е гг. никогда досыта не едали, а в
неурожайном 1936 году там случился настоящий голод.

О личных качествах «бродячего попа» можно судить только кос­венно и с
чужих слов. «Более в близких отношениях Тудвасев нахо­дился с местным
жителем Русаковым П. Г. (погиб на фронте), вместе


с которым обычно занимался распитием спиртных напитков, особен­но
самогона. Со слов Русакова мне известно, что Тудвасев был пло­хим попом
в том смысле, что он ругал по-матерному попов, проклинал веру, что чаще
всего разговоры вел не о вере, а о том, как бы побольше подзаработать
денег»^1 . Был грех, любил батюшка выпить, а во хмелю становился
сварлив. Доставалось всем, но особенно часто Тудвасев недобрым словом
поминал колхозы. По его мнению, они непременно должны будут развалиться.
Им была даже разработана доморощен­ная историософская схема: «В
доказательство своей контрреволюци­онной агитации привел пример о том,
что была коммуна, из коммуны превратился колхоз, а из колхоза
превратятся единоличники»^2 .

Это, в свою очередь, не ускользнуло от внимания органов НКВД
Коми-Пермяцкого округа, и в 1936 г. Тудвасева арестовали по подозре­нию
в ведении антисоветской агитации (ст. 58-10 УК РСФСР). И хотя в тот раз
его освободили «за недоказанностью», в ходе подготовки ку­лацкой
операции прошлогодний арест автоматически превращался в «черную метку».
Но в Кировской области бродячий поп тоже примель­кался. Возвращаясь
домой в июле 1937 г., Тудвасев еще не знал, что по еще не остывшим
следам его недавнего пребывания в Зюздинском районе идут
оперуполномоченные НКВД. Местному райотделу тоже требовалось произвести
аресты сообразно отпущенным лимитам.

В результате получилось вот что: нашего героя включили и утвер­дили в
списки «по изъятию АСЭ и К-Р элемента» сразу два подраз­деления НКВД:
сначала Зюздинский РО НКВД Кировской области, затем Коми-Пермяцкий ОКРО
НКВД. 30 июля на имя начальника Коми-Пермяцкого ОКРО НКВД лейтенанта
госбезопасности Бе-ланова поступил срочный запрос из села Афанасьево от
младшего лейтенанта госбезопасности Шабалова на попа Тудвасева, который
«...неоднократно в данном 1937 г. приходил в наш р-н, проводил
не­легальным образом религиозные обряды, имея связь с церковниками
нашего района, одновременно проводил активную контрреволюцион­ную
деятельность. Тудвасев намечен нами к аресту и привлечению к уголовной
ответственности»^3 . Беланов прямо поперек бланка запроса наложил
резолюцию: выяснить, что у нас есть на этого попа. Ничего не оказалось.
В деле нет ни агентурных сведений, ни свидетельских показаний о
Тудвасеве, происходящих из Коми-Пермяцкого округа, которые
предшествовали бы его аресту.


В такой ситуации, возможно, следовало бы уступить священни­ка кировским
коллегам — у них-то на него материал имелся, и они со всей
определенностью определили его во вторую категорию^1 . По­лучил бы
Тудвасев 10 лет ИТЛ, да и дело с концом. Как выяснится впоследствии, для
него это было бы лучшим исходом. Но Беланов, по-видимому, решил, что
«такая корова нужна самому», и тоже вклю­чил его в операцию. Арестуем, а
там посмотрим. Фигура мобильного, вирулентного священника-агитатора
сулила некоторые (пускай еще не вполне ясные) перспективы, поскольку
установка Дмитриева на раскрытие контрреволюционной повстанческой
организации в Свердловской области была доведена до каждого руководителя
под­разделения НКВД.

Тудвасева арестовали 6 августа на территории Коми-Пермяцкого автономного
округа и неделю вообще не допрашивали. За это вре­мя 10 и 11 августа
помощник оперуполномоченного ОКРО НКВД сержант госбезопасности Порфирьев
успел допросить двух свидете­лей, подтвердивших факты контрреволюционной
пропаганды, и за­просить из Кировской области собранный там материал. 12
августа очередь дошла и до арестованного священника. В своих показаниях
бродячий поп не отрицал факта антисоветской агитации на Визяй-ской
тракторной базе («Был я тогда в нетрезвом виде»^2 ), на дороге из
Кировской области — тоже (но что там было — не помнит по той же
причине). В ведении пораженческой и антиколхозной пропаганды Тудвасев не
признался^3 , он ясно указал, что связи ни с кем не имел. После этого
никаких следственных действий до 11 сентября в отно­шении него не
проводилось.

Тем временем поступили материалы из Кировской области. Из них следовало,
что хотя Тудвасева вряд ли примут в бойскауты, ничего серьезного ему
вменить в вину нельзя. Крестил детей по домам кол­хозников^4 , вел
религиозную пропаганду, стращал 12-летнюю девочку-пионерку Чераневу
Настю: «Кто в бога не верует, у того черти волосы выдерут, так у тебя
выдерут черти волосы»^5 . Выходило так, что все это по-прежнему тянуло
на не более чем вторую категорию. А между тем, стоит помнить, что к
этому времени уже были арестованы сотни «кулаков», из которых вполне
возможно было соорудить широко раз-



^1 ГОПАПО. Ф. 641/1.



Оп.



1



Д.



16248. Л. 3.

^2 ГОПАПО. Ф. 641/1.



Оп.



1



д.



16248. Л. 141.

^3 ГОПАПО. Ф. 641/1.



Оп.



1



д.



16248. Л. 141 об.

^4 ГОПАПО. Ф. 641/1.



Оп.



1



д.



16248. Л. 10.

^5 ГОПАПО. Ф. 641/1.



Оп.



1



д.



16248. Л. 11.


ветвленную сеть повстанческих организаций. И тут-то снующий взад-вперед
бродячий поп мог бы сыграть исключительно важную роль организатора,
вербовщика, координатора. Но это было бы еще только полдела: его самого
нужно связать с вышестоящими уровнями повс­танческой иерархии. А эта
связь все не просматривалась...

Ничего не добившись от Тудвасева в этом пункте, оперативники ОКРО НКВД
начинают движение в обход, и мы вынуждены двигать­ся вместе с ними,
оставив на время нашего героя.

6 августа Коми-Пермяцким окружным отделом НКВД были арес­тованы
священник церкви села Пешнигорт Кудымкарского района Шелепин Николай
Дмитриевич и бывший священник, а ныне ссыль­ный, работающий сторожем
стройконторы в деревне Заболотная Пономарев Константин Дмитриевич, а 8
августа — Рукавишников Эммануил Сергеевич, священник Верх-Иньвенской
церкви. Все трое отбывали в округе ссылку: Шелепин и Рукавишников — в
прошлом, Пономарев — на момент ареста. Двое из них (Рукавишников и
По­номарев) были осуждены по ст. 58-10 УК РСФСР, и уже поэтому их арест
с началом кулацкой операции был предрешен. А вот на что они могли
сгодиться, будучи уже арестованными, зависело только от умения
оперативников. И Рукавишников, и Пономарев до ссылки служили в церквах,
расположенных неподалеку от областного цен­тра, могли контактировать (а
может, и в самом деле встречались) с руководством епархии, и,
следовательно, могли быть включены в структуру контрреволюционной
повстанческой организации. Одна­ко каждый из священников имел
особенности, делающие их не впол­не подходящими кандидатурами на роль
центрального связующего звена между Уральским повстанческим штабом и
местными первич­ными ячейками.

Вот, например, Рукавишников был обновленцем, а в Коми-Пер­мяцком округе
преобладали священники староцерковной, тихонов­ской ориентации. В
принципе, такие тонкости сотрудников НКВД нимало не смущали, и мы
увидим, как они их обойдут. Хуже было другое: Эммануил Сергеевич
оказался малообщительным человеком и (в том числе и в силу указанного
выше обстоятельства) не обзавел­ся знакомствами в среде местных
церковников. В своих подлинных, т. е. действительно написанных от руки,
показаниях от 15 августа он утверждал: «...в пределах Коми-Пермяцкого
округа из служителей культа мне знакомых не было, хотя я знал
священников пешнигорт-ской церкви и самковской церкви, Немчинова и
второго, фамилию не знаю, где между нами связи не было». И добавил, что
уже давно утратил связь с руководством епархии, не получая оттуда ни пись-


менных, ни устных указаний^1 . Фигура Пономарева и вовсе выглядит
маргинальной. После высылки в Коми-Пермяцкий округ он даже не служил в
церкви, имел ограниченный круг знакомых, связей со Свердловском не
поддерживал.

Иное дело — Шелепин. Прежде всего он был благочинным, и сам не отрицал
контактов с епископом Пермским Глебом Покровским и епископом
Свердловским Петром Савельевым. Он лично знал всех священников своего
благочиния («тихоновцев» и не только) и неод­нократно встречался с ними.
В своих показаниях от 17 августа, ау­тентичность которых не вызывает
сомнений, Шелепин в числе зна­комых служителей культа в Коми-Пермяцком
АО назвал Тудвасева, Рукавишникова, Тиунова, Немчинова, Лобовикова,
Пономарева, Шве­цова, Грамолина, Нечаева. Кроме того, примечательно, что
Шелепин родился и вырос в Белоруссии, под Полоцком, а значит, вполне мог
иметь связи в Польше.

Но и это еще не все. Николай Дмитриевич оказался человеком с секретом.
Листая страницы дела, касающиеся его прошлого, мы с удивлением
обнаруживаем, что в тех местах, где так или иначе упоми­нается причина
высылки Шелепина из Белоруссии на Урал, возника­ет какая-то невнятица.
Даже статья УК, по которой он был осужден, всякий раз называется другая.
В обвинительном заключении названа ст. 74 УК БССР, но и это неправда.
Правду мы нашли в «Справке по архивно-уголовному делу № 20496» от 13
января 1966 г., где сообща­лось, что Шелепин «привлечен по делу в
качестве обвиняемого по ст. 211 УК БССР за то, что, будучи спецосведомом
органов ГПУ, рас­шифровал методы работы ГПУ»^2 . Был осужден на три
года, которые отбывал сначала в Вишерских лагерях, затем на Майкорском
заводе.

Все это делало его идеальным кандидатом на роль организатора
контрреволюционного подполья в Коми-Пермяцком округе по ли­нии
церковников. Но на допросах этот сексот на покое повел себя странно.
Протокол первого допроса в деле вообще отсутствует, вместо него подшиты
собственноручные показания Шелепина. Вот фрагмент из них:

«У епископа Савельева Петра был в августе прошлого года, и ви­зит
продолжался не более часа. Он снабдил меня миром и получил 15 рублей,
назначил священника Бахматова Федора к Захаровской церкви Кудымкарского
района, в то время еще не закрытой и напи­сал об этом нужную бумагу. Все
это заняло 30-40 минут времени;


затем он спросил меня, привез ли я обычные полугодичные взносы на
содержание иерархии, и на мое заявление, что вносить 100 рублей в год от
церкви обременительно, он сказал, что это ничуть не много и что деньги,
которые к нему поступают, расходуются не только на содержание его и
высшей иерархии, но на поддержку безработного бедствующего духовенства и
вообще контрреволюционные цели, для чего, говорил он, имеется целая
организация церковников; ни фа­шистской, ни повстанческой он эту
организацию не назвал и пред­ложил мне как члену духовной корпорации
примкнуть к этому делу, к этой организации, и когда я выразил согласие,
то поручил вербовать среди верующих благонадежных жертвователей на это
дело» [выде­лено нами. — А. К.][16] <16>.

Из показаний Шелепина видно, что ему действительно было пред­ложено
участвовать в организации своеобразной «черной кассы» ду­ховенства и
привлекать к этому делу других. Как говорится, будут деньги — высылайте.
Вскоре арестованный священник поймет, что эту организацию следует
именовать «контрреволюционной повс­танческой организацией», и примет это
правило номинирования. Но больше он ничего к своим показаниям не
прибавит. В августе с ним будет работать сам Боярский, после его отъезда
за Шелепина примет­ся Игошев — и потерпит полное фиаско[17] <17>.

Стойкость Шелепина, однако, ничего не изменила в общей дис­позиции
следствия. 29 августа в деле «бродячего попа» намечается прорыв:
начальнику ОКРО НКВД Беланову и легендарному опера­тивнику Кулипанову (у
которого сознавались все и во всем) удалось сломить Пономарева и
заставить его подписать сочиненную ими «сказку». Согласно обычной
практике, машинописная копия этого протокола была вложена в следственное
дело № 13836[18] <18>.

Пономарев «показывал», что был привлечен в контрреволюцион­ную
фашистскую повстанческую организацию в октябре 1934 г. уп­равляющим
делами Свердловской епархии обновленческой ориента­ции Уфимцевым Иваном
Николаевичем у него на квартире в Сверд­ловске при канцелярии епархии.

Уфимцев сообщил Пономареву, что он является членом «Союза защиты церкви
и России», объединяющего всех честно верующих, независимо от религиозных
течений, и назвал имена 22 членов орга­


низации. «После перечисления указанных лиц, Уфимцев уверил меня, что в
этой организации состоит все духовенство обновленческой ори­ентации,
входящее в Свердловскую епархию. Тут же он указал, что в Свердловске
существует так называемый "Объединенный церковно-политический центр"
[выделено нами. — А. К.]^1 . В состав этого цент­ра, согласно
«показаниям» Пономарева, входили:

Сергей Корнеев — митрополит Свердловской области, обновлен­ческой
ориентации.

Звездов Макарий (Матвей Дмитриевич) — архиепископ Сверд­ловский и
Ирбитский, тихоновской ориентации.

Холмогорцев Петр — архиепископ Свердловской и Челябинской области,
григорьевской ориентации.

Он сам, Уфимцев Иван Николаевич.

Федорин Павел Федорович.

Львов Евгений Иванович.

Целью организации являлось вооруженное выступление в тылу в момент
нападения на СССР Японии и Германии. В Свердловске был сформирован
повстанческий штаб, а область была разделена на повстанческие районы:
Свердловский, Суксунский, Кунгурский, Пермский, Кудымкарский и
Соликамский. Далее названы руко­водители повстанческих районов по линии
церковников: Зубарев Василий Александрович — епископ Александровского
завода, ру­ководитель Соликамской и Кизеловской контрреволюционной
ор­ганизации; Платонов Сергей Николаевич — епископ г. Перми,
ру­ководитель пермской повстанческой организации; Савельев Петр
Алексеевич — епископ, руководитель повстанческой организации церковников
в Кунгурском районе; Холмогорцев Петр — руководи­тель контрреволюционной
организации церковников Свердловского района, председатель областного
повстанческого штаба; Овчинников Иван — верх-иньвенский священник,
руководитель организации по Кудымкарскому району (в 1935 г. выехавший
куда-то в Сибирь).

Уфимцев якобы заявил Пономареву: «Наша повстанческая ор­ганизация
построена по принципу военных организаций — звено, взвод и рота, при чем
при каждом подразделении стоит командир»^2 .

Пономарев «получил задание» вербовать в организацию новых членов, но не
смог этого сделать, т. к. был арестован и выслан в Ко­ми-Пермяцкий
округ. Там он летом 1936 г. «случайно» познакомился с Шелепиным, и во
время второй встречи с ним, 12 июля (видимо,


почувствовав необыкновенное доверие друг к другу), они выяснили, что оба
являются участниками контрреволюционной фашистской повстанческой
организации. Шелепина туда, оказывается, вовлек епископ Глеб Покровский.
В следующее воскресенье Шелепин сооб­щил, что в Кудымкарском районе им
создано несколько организаций во главе со священниками, и назвал их имена:

1. Рукавишников Эммануил Семенович — священник села Верх-Иньва.

2. Тиунов Александр Николаевич — священник села Отево, быв­ший
черносотенец.



3. Швецов Даниил Николаевич — священник с. Юрлы.

4. Лобовиков Григорий — священник с. Кувы.

5. Немчинов Николай Николаевич — священник с. Самково.

Сравнение этого списка с перечнем знакомых Шелепина пока­зывает почти
полное совпадение, но Нечаев, Грамолин и «бродячий поп» Тудвасев в нем
почему-то отсутствуют. После этого сообщения Шелепин с гордостью
«отчитывается» перед Пономаревым о про­деланной работе: первичные
повстанческие отряды созданы: в селе Пешнигорт — до 30 человек, в
деревне Внуково — до 25 человек, в деревне Бараново — до 20 человек и в
деревне Юково — до 15 чело­век. Пешнигортским взводом командовать
назначен церковный ста­роста Климов Алексей Николаевич[19] <19>.
Итого — 90 повстанцев. Рота, однако.

А неутомимый благочинный все продолжал делиться сокровен­ным: на
территории округа действует мощная и широко разветвлен­ная повстанческая
организация, в которую входят местные нацио­налисты, представители
правых и эсеры, а возглавляет организацию некий Кривощеков Яков
Алексеевич, орденоносец.

Напоследок Пономарев показал, что осенью 1936 г. Шелепин сам сообщил ему
о том, что является резидентом польской разведки, и предложил заняться
сбором шпионской информации.

«Сказка», состряпанная Белановым и Кулипановым, является в прямом смысле
слова убийственным документом. Между ее строк чи­тается приговор всему
руководству Свердловской епархии, всем свя­щенникам Коми-Пермяцкого
округа и тысячам рядовых «повстан­цев», сотням «взводных», десяткам
«ротных». А чего стоят, например, слова протоиерея Уфимцева о том, что
все священники-обновленцы являются участниками контрреволюционной
повстанческой органи­зации? На основании только этого можно арестовывать
каждого из


них. По первой фигуре простого категорического силлогизма, модус АЛА:
«Все обновленцы суть повстанцы. Имярек — обновленец. Ergo, он — повстанец».

Можно проследить, как впоследствии эта «сказка» превратится в
универсальную матрицу фабрикации признаний священников. Рукавишников
«расколется» 4 сентября, и копия его «показаний» опять будет вложена в
дело[20] <20>. Оказывается, он тоже завербован Уфимцевым еще в
1932 г. Перед ссылкой в Коми-Пермяцкий округ в 1933 г. Рукавишников
успел повидаться с ним, и Уфимцев, про­щаясь, сообщил, что руководителем
контрреволюционной орга­низации в Кудымкарском районе является
завербованный им свя­щенник Верх-Иньвенской церкви Овчинников. Список
священни­ков — участников организации немного расширен. В «показаниях»
Рукавишникова не забыли упомянуть и Тудвасева[21] <21>. Все
остальное в точности так, как в показаниях Пономарева.

Уфимцев, Уфимцев, снова Уфимцев. Кто же этот коварный паук, вовлекающий
в свои сети все новых и новых жертв? И с какой же сокрушительной силой
карающий меч органов НКВД должен обру­шиться на его голову? Тут нас
ожидает сюрприз. Из обзорной справ­ки по архивно-следственному делу №
8214 мы узнаем, что «Уфим­цев И. Н. был арестован 7 апреля 1935 г.
Ирбитским отделением ПП ОГПУ по Уралу и обвинялся в разглашении
секретных сведений, из­вестных ему в силу его положения как секретного
сотрудника ОГПУ. Постановлением Особого Совещания при НКВД от 22/VII-35
он был осужден к 3 годам ИТЛ»[22] <22>. Жаль, что Беланов не
сочинил сце­ну вербовки Шелепина Уфимцевым, было бы забавно: действующий
спецосведом вербует бывшего спецосведома.

Обратим внимание на то, что показания Рукавишникова набра­сывают петлю
на Тудвасева. Но, оказывается, для надежности к делу приобщен рассказ о
его повторной вербовке, сочиненный лично на­чальником IV отдела УНКВД по
Свердловской области капитаном госбезопасности Боярским 31 августа[23]
<23>. «Сказка» — заслушаешься, с колоритными подробностями.
Оказывается, бродячего попа завер­бовал бывший белый каратель Боромотов,
собственноручно расстре­лявший из пулемета 53 бойца РККА из своего
взвода, которых ранее,


в 1919 г., склонил перейти на сторону Колчака: «Тудвасев, не колеб­лясь,
дал свое согласие бороться с ненавистной ему властью и заявил мне, что
если он сам не раздобудет оружие, чтобы я его обязательно снабдил
им»[24] <24>.

Наша история близится к финалу. 11 сентября Беланов и Ку-липанов вынудят
Тудвасева подписать отпечатанный на машинке протокол допроса,
составленный по стандартной схеме. Вербовка Овчинниковым — создание
повстанческих ячеек — контакт с Ше-лепиным — предложение шпионить.
Мобильность «бродячего попа» была использована на все 100 %: ему
приписали создание организа­ций в Зюздинском районе Кировской области (7
человек), в Кудым-карском районе (6 человек), в Верх-Иньвенском и
Деминском сель­советах (35 человек, а затем еще 11 человек). Итого — 59
повстанцев. Полурота. Из не встречавшегося ранее в показаниях —
утверждение (со слов Овчинникова) о существовании всесоюзного
Объединенно­го Церковно-Политического центра в Москве. От обновленцев в
него якобы входит протоиерарх Виталий Введенский.

С 8 по 13 сентября по делу № 16248 будет произведено еще 5 арес­тов.
Возьмут всех, кто был упомянут Шелепиным в числе знакомых: Лобовикова,
Швецова, Тиунова, Грамолина, Нечаева. Все, кроме Швецова и Нечаева,
согласятся подписать заранее отпечатанные про­токолы, изобличающие
Шелепина и Тудвасева. Содержание показа­ний выстроено по схеме,
восходящей к показаниям Пономарева, но с незначительными вариациями.
Так, получает развитие тема «мос­ковского центра». От тихоновцев туда
якобы входит митрополит Московский и Коломенский Сергий Старгородский,
он же является и конечным адресатом шпионской информации, передавая ее
неназ­ванному сотруднику польского консульства.

24 сентября Кулипанов предпринял последнюю попытку добиться признания у
Шелепина. Ему были предъявлены выписки из протоко­лов допроса
Пономарева, Грамолина, Тиунова и даже епископа Петра Савельева, но
Шелепин все отрицал. Никакого значения это уже не имело, т. к. он
«полностью изобличался» чужими показаниями. Оч­ные ставки не
проводились. Никаких следов участия представителей прокуратуры в деле не
имеется.

Спустя четыре дня Кулипанов составит обвинительное заключе­ние, 13
октября следственное дело № 13836 будет рассмотрено на за­седании тройки
при УНКВД Свердловской области. Решением трой­ки бродячий поп Тудвасев
В. Г. и благочинный Шелепин Н. Д. приго­


ворены к расстрелу, 4 ноября приговор был приведен в исполнение.
Остальные получили по 10 лет ИТЛ.

Подведем итог. Дело о бродячем попе является типичным про­дуктом
конструкторских усилий сотрудников НКВД. Оно наглядно демонстрирует, что
в Свердловской области священники подверга­лись преследованиям
(используя выражение Шелепина) «как члены духовной корпорации».
Духовенство оказалось идеальным объектом репрессий. Вертикальные и
горизонтальные корпоративные связи квазиноменклатурной структуры церкви
использовались как каркас, на который наращивались повстанческие ячейки
из арестованных крестьян-прихожан. Фигуры «попа-передвижки» и
благочинного оптимально дополняли друг друга: один сновал челноком в
горизон­тальной плоскости, другой — в вертикальной, сплетая тонкие нити
личных отношений в плотную ткань контрреволюционного заговора. В
соответствии с амбициозным замыслом Дмитриева все антисовет­ские
элементы объединялись в грандиозную амальгаму из правых, церковников,
националистов, троцкистов, руководимую Уральским повстанческим штабом.
При любой возможности сочиняли присут­ствие иностранной разведывательной
агентуры. Предусмотрительно оставляли следы, ведущие от региональной
организации в Москву.

В результате репрессиям мог подвергнуться любой «церков­ник» — что и
было сделано. В своих показаниях Шелепин утверж­дал, что к 1937 г. в
Коми-Пермяцком округе действовало 7 церквей. Элементарный подсчет
арестованных в августе и сентябре показыва­ет, что 100 % духовенства в
Коми-Пермяцком округе было репресси­ровано. В других регионах картина
едва ли была иной.



Казанков А.


«КУЛАЦКАЯ ОПЕРАЦИЯ» 1937-1938 В ИСТОРИИ СЕЛА КОЯНОВО



Татарское село Кояново расположено в 25 км от города Перми на Сибирском
тракте (Пермь — Екатеринбург). В пореформенной Рос­сии хозяйственная
жизнь села находилась на подъеме: «Недостатка в земле не чувствуется.
Хлебопашество жители считают для себя занятием прибыльным. Запашка земли
в течение последних десяти лет увеличивается. В денежных средствах для
улучшения хозяйства недостатка не чувствуется. Быт населения
улучшается... Недостатка в кормовых средствах для скота не
ощущается»[25] <25>.

В среднем на один двор жителя села Кояново в 1875 г. приходи­лось 4
лошади, 4 коровы, 5 овец[26] <26>. Среднее хозяйство выращивало
до 10 пудов ржи, 20 пудов овса, 5 пудов ячменя и 15 пудов пшеницы, т. е.
в среднем на двор приходилось по 400 кг зерна ржи и пшеницы и по 400 кг
зерна овса и ячменя.

В годы гражданской войны наиболее зажиточные и богатые жите­ли Кояново
покинули страну. Это были крупные и средние «торгов­цы», всего 7
семей[27] <27>.

Мировая и гражданская войны, «изъятия излишков» времени «военного
коммунизма» нанесли хозяйству села значительный урон. Всероссийская
перепись населения 1920 г. зафиксировала в Кояно-ве 2219 жителей и 499
хозяйств. В среднем на одно хозяйство при­ходилось 0,7 лошади, 0,9
коровы, 0,1 овцы и барана[28] <28>. Жители села были обложены
продразверсткой — «хлебная разверстка — 5 пудов 10 фунтов с посевной
десятины ржи», а также — 1030 пудов сена


и 1390 пудов яровой соломы[29] <29>. Средняя урожайность хлеба по
Перм­скому уезду в 1921 г. составила 30,6 пуда с десятины[30]
<30>. Таким образом, хлебная разверстка в 1920 г. составляла
примерно 16,6 % урожая.

Продовольственная политика советской власти, основанная на
принудительном изъятии продуктов у крестьян, вела к сокращению посевов.
Так, проведенный в 1921 г. анализ посевной площади Перм­ского уезда
выявил сокращение посевов почти на 30 % по сравнению с 1916 г. В среднем
сбор хлеба на 1 едока в уезде составил 3,6 пуда, тогда как минимальная
«голодная» норма была в то время 9 пудов хлеба на 1 едока в год[31]
<31>.

В 1928-1929 гг. в селе начали организовываться ТОЗы (това­рищества по
совместной обработке земли). В 1929-1930 гг. ТОЗы объединились в колхоз
«Передовик», имевший 500 гектаров пашни. В 1931 г. председателем колхоза
был избран Галимзян Максудов[32] <32>.

В 1937 г. село Кояново административно входило в Пермский район и
подчинялось Пермскому горсовету. В архивном фонде гор­совета сохранились
постановления, касающиеся колхозов и сельсо­ветов. Весной и летом 1937
г. горсовет отстранил от работы или реко­мендовал привлечь к суду
десятки руководящих работников сельсо­ветов, колхозов, МТФ
(молочно-товарная ферма) за «развал работы и бездеятельность».
Постановлением № 36 от 22 июля 1937 г. реко­мендовалось привлечь к
судебной ответственности правление колхо­за «Передовик» Кояновского
сельсовета[33] <33>. После отказа председателя Кояновского
сельсовета Беляева послать на лесозаготовки требуемое горсоветом число
людей[34] <34> 26 мая 1937 г. специнструктор Пермского ГОРФО
проверил состояние доходной и расходной части бюджета Кояновского
сельсовета. В постановлении было отмечено «слабое поступление госналога,
сельхозналога, культсбора», было вынесено


предписание — передать дело на председателя сельсовета Беляева Шарифа,
заместителя председателя Мурасова, счетовода Сазонова и члена президиума
сельсовета Беляева Хузю горпрокурору для при­влечения виновных к
уголовной ответственности по ст. 109 и 111 УК (превышение власти и
халатное отношение к службе)[35] <35>.

6 августа в селе начались аресты. Всего с 06.08.1937 по 13.04.1938 гг.
было арестовано 19 жителей села и тракторист Ко-яновской МТС — из
соседнего села. Дальнейшей нашей задачей будет выяснить причины их
ареста, соответствие арестованных группам приказа № 00447, наиболее
значимые периоды в ходе реп­рессий, социальный состав репрессированных,
особенности прове­дения массовой операции в селе Кояново.