Кабацкое А.
РЕПРЕССИИ ПРОТИВ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ ПРИКАМЬЯ ПО ПРИКАЗУ № 00447
Террор в прикамской деревне: цифры и тенденции
Согласно приказу наркома внутренних дел № 00447 от 30 июля 1937 г.
главным местом, где следовало искать враждебные существующей власти
силы, являлась деревня. Именно здесь, по мнению руководства НКВД,
действовали «бывшие кулаки», репрессированные в прошлом «церковники»,
бывшие участники «антисоветских вооруженных выступлений», члены
«антисоветских политических партий», бывшие активные участники
«бандитских восстаний», бывшие белые и т. п. Количество осевших в
деревне врагов оценивалось в приказе как «значительное»^1 .
Общее количество репрессированных и их социальное положение
Весь количественный материал, упоминаемый в данной главе, был получен в
результате анализа электронной базы данных, которая была составлена
сотрудниками общества «Мемориал» и любезно предоставлена для
исследовательской работы сотрудниками пермского архива ГОПАПО. В базе
содержится информация на 7959 репрессированных. Доля сельского
населения среди них составляет 25,7 %, или 2049 человек в абсолютных
цифрах. Количество репрессированных сельских жителей значительно
уступает количеству рабочих и кустарей и лишь ненамного превосходит
количество служащих.
^1 См.: Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза
С. С. Р. № 00447 // Биннер Р., Юнге М. Как террор стал «большим». М:
АИРО-ХХ, 2003. С. 84-93.
^2 Не менее 9 председателей сельских советов и 1 председатель
поселкового совета, не менее 47 председателей колхозов и не менее 45
человек в должности заведующих, членов правления колхозов и т. п.
Большинство из этих 2049 человек — это рядовые и руководящие работники
колхозов и крестьяне-единоличники^2 . Кроме того,
в итоговую цифру вошли работники неуставных сельхозартелей, рабочие
(например, кузнецы и плотники)^1 , которые имели статус колхозников,
наемных сельхозработников, а также люди, чья специальность с трудом
включается в одну из перечисленных категорий либо по причине неясной
формулировки профессии, либо из-за ее слабой распространенности.
Например, охотники, пастухи лесоучастков и железнодорожных разъездов.
Также в итогового цифру мы включили лиц, обозначенных аббревиатурой
«БОЗ» (без определенных занятий) и «БОМЖ» (без определенного места
жительства). Эти категории репрессированных вошли в наш список,
во-первых, потому, что эти люди проживали вне города, во-вторых, потому,
что в документах их социальное положение было определено как
«крестьяне» («колхозники»)^2 .
Анализ биографических данных сельских жителей, арестованных за первые
три месяца проведения операции, показывает, что большинство
репрессированных являлись членами колхозов. В августе 1937 г. было
изъято не менее 523 колхозников, а 185 пострадавших в этот месяц в
следственных документах обозначены как крестьяне-единоличники^3 . В
сентябре эти показатели составили 199 и 50 человек соответственно. В
октябре — 526 и 141. Просмотренные нами архивно-следственные дела также
указывают на то, что большинство жертв массовой операции — это работники
колхозов.
Национальный состав
^1 Не менее 60 человек.
^2 В базе данных содержится информация о 16 лицах БОЗ. Изучение дела
одного из этих лиц (Н. М. Куляшовой) показало, что ярлык «БОЗ» был
приклеен к крестьянке-единоличнице, которая имела несколько легальных и
нелегальных источников дохода. Подробнее о деле Н. М. Куляшовой см.
Часть II данной статьи. К категории БОМЖ относится один
преступник-рецидивист, который на момент ареста по приказу № 00447 уже
отбывал наказание за кражу и побег. До ареста за кражу проживал в
деревне. (Дел других рецидивистов нами обнаружено не было.) См.: Оборин
И. И. // ГОПАПО. Ф. 643/2. On. 1. Д. 27643.
^3 Остальных мы отнесли к «прочим».
Национальный состав рассматриваемой группы довольно разнообразен.
Обращает на себя внимание высокий процент репрессированных
коми-пермяков (22,3 %), татар и башкир. Особенно это заметно на фоне
67,2 % русских. Подобный расклад не полностью
соответствовал существовавшему тогда национальному составу населения
Прикамья.
Сложно дать однозначный ответ на вопрос о причинах такой диспропорции.
Мы полагаем, можно говорить о сочетании нескольких факторов. Во-первых,
подозрительность власти по отношению к национальным меньшинствам и, в
частности, к восточно-финским народам. Все 1930-е гг. арестам
подвергались представители удмуртского, коми, марийского и других
финноязычных народов. Причем речь идет не только об арестах
интеллигенции, в среде которой могли рождаться крамольные идеи о
национальном самоопределении, но и о крестьянах^1 . Вполне допустимо
предположение, что была дана устная или даже письменная санкция на
репрессии против коренных жителей. По крайней мере, нам известно о
подобном приказе по татарскому населению г. Краснокамска^2 . Второй
фактор — это исполнительность сотрудников НКВД Коми-Пермяцкого округа и
прежде всего руководителя окротдела лейтенанта госбезопасности Беланова,
который за быстрое выполнение плана был награжден значком почетного
чекиста^3 .
Динамика арестов
Аресты сельских жителей начались в августе 1937 г.^1 Последний
зафиксированный арест произошел в октябре 1938 г. Пик арестов приходится
все на тот же август 1937 г. После относительного спада в сентябре
количество арестов резко увеличивается в октябре и почти достигает
августовского показателя. Затем наступает спад, который продолжается до
января 1938 г. В феврале и марте 1938 г. наблюдается незначительный
всплеск арестов, не достигающий, впрочем, даже минимальных показателей
1937 г. Всплеск сменяется резким спадом репрессивных действий в
апреле-октябре (10 человек). Фактически большая часть из 2049
репрессированных была арестована в первые три месяца проведения операции
(1791 человек).
Указанная выше тенденция наблюдается и на уровне районов, в наибольшей
степени пострадавших от репрессий (по рассматриваемой категории).
Таблица 3
Динамика арестов по трем районам с наибольшим числом арестованных
сельских жителей^1
Район (округ)
1937
1938
Всего
Месяц
08
09
10
И
12
01
02
03
04
05
06
07
08
09
10
Юрлинский
60
16
42
-
4
-
-
1
-
1
-
-
-
-
-
125
Юсьвинский
67
17
30
5
1
-
1
4
125
Добрянский
17
15
62
14
4
88
Неравномерность арестов наблюдается и внутри отдельного месяца. Большая
часть арестованных в августе 1937 г. (569 человек) была «изъята» в
течение трех дней: с 5 по 7 число.
^1 Возможно, наибольшее количество арестов было произведено в
Ку-дымкарском районе (предположительно 191 человек). Материалы,
содержащиеся в базе данных, не позволяют точно определить, каким
структурным подразделением НКВД арестовывался сельский житель:
Коми-Пермяцким Окротделом или Кудымкарским РО.
В начале мая 1938 г. Москва утвердила предложение Свердловского обкома
ВКП(б) об увеличении лимитов на аресты по первой ка
тегории. Областному НКВД разрешалось репрессировать еще 1500 человек^1
. Доступные на сегодня архивные материалы не содержат данных о
какой-либо новой волне арестов на территории Прикамья в конце весны или
летом 1938 г. Возможно, новые массовые изъятия происходили в других
частях области или их вообще не было. Последнее вполне вероятно, если
учесть, что 22 мая 1938 г. лишился своего поста начальник УНКВД
Свердловской области Д. М. Дмитриев, благодаря которому кулацкая
операция на большей части Урала приобрела такие масштабы.
Групповые дела
Групповые дела фиксируются в 39 районах Прикамья, где проводились
аресты сельских жителей. Не обнаружены такие дела в 10 районах. В
некоторых районах число граждан, проходивших по групповым делам, было
очень большим. Например, из 125 арестованных в Юрлинском районе
Коми-Пермяцкого округа 99 прошли по восьми групповым делам. По всем
районам Прикамья по подобным делам прошло 1139 человек.
Обвинения и приговоры
Наиболее «популярной» статьей, по которой проводили аресты и осуждали
обвиняемых, являлась антисоветская агитация — сокращенно АСА (22,3 % и
23,2 % соответственно). Следующей по частоте применения шла статья
«контрреволюционное повстанчество» — КРП (12,9 % и 13,8 %). В обоих
случаях наблюдается примерное совпадение частоты применения. Обратный
пример дает сочетание статей КРП и АСА. Если при аресте подобное
обвинение предъявлялось в 9,5 % случаев, то осуждены по этим статьям
были лишь 2,3 % из всей рассматриваемой группы.
Как видно из таблицы, большинство арестованных (60,5 %) были приговорены
к смертной казни. Если учесть, что еще 38, 4 % арестованных осудили на
10 лет лагерей, то увидим, что подавляющее большинство (98,9 %)
репрессированных сельских жителей получили максимальное наказание из
предусмотренных приказом № 00447.
Лишь незначительное количество осужденных получили приговоры, не
предусмотренные приказом № 00447, — 3, 5 или 8 лет лишения свободы, 3
года гласного надзора. Выносились подобные приговоры, судя по
информации электронной базы данных, лишь в конце операции, в
октябре-ноябре 1938 г.
Первые осужденные появились уже в августе 1937 г. (3,7 %). Максимальное
количество приговоров — 32,7 % (671 человек) падает на сентябрь 1937 г.
Как и в случае с арестами, наибольшая их часть приходится на три
месяца: сентябрь, октябрь, ноябрь. За это время было осуждено 83,1 %
(1704 человека) всей группы.
Террор в прикамской деревне: особенности
^1 Согласно приказу № 00447 в Свердловской области репрессиям должны
были подвергнуться 10000 человек. Мы не располагаем плановыми цифрами
по районам Прикамья, в нашем распоряжении есть лишь контрольные цифры
для Коми-Пермяцкого округа. Там по первой категории должны были
арестовать 700-800 человек, а по второй категории — 1500. Позже была
дана «дополнительная контрольная цифра» для арестов «300-400 человек
поляков и др. иностранцев». Трушников Т. А. и другие // ГОПАПО. Ф.
641/1. Оп. 1.Д. 12033. Л. 358.
В Коми-Пермяцком округе в 1937 г. было 505 колхозов, в которых состояли
26000 крестьянских хозяйств. См.: Коныиин Л. Е. Исторические пути и
судьбы коми-пермяцкого народа // Вопросы истории. 2005. № 4. С. 104.
^2 О прикамской деревне в 1930-е гг. см.: Иванова М. Л.
Коллективизация в Прикамье: насилие без границ // Годы террора: Книга
памяти жертв политических репрессий. Пермь: Здравствуй, 1998. С. 47-67.
Приказ начальства о подготовке массовой операции поставил сотрудников
райотделов НКВД в затруднительное положение. В достаточно краткие сроки
они должны были подвергнуть репрессиям «значительное количество»
активно действующих врагов существующей власти^1 . Кроме того, местное
начальство в лице главы Свердловского управления НКВД Д. М. Дмитриева
требовало искать среди кулаков членов повстанческих организаций. Но где
после раскулачивания и других карательных акций^2 было взять требуемое
количество врагов? Если бы они существовали в действительности,
массовый террор начался бы раньше. В деревне, конечно, были люди,
недовольные
своей жизнью, ругающие местное начальство и центральную власть, однако,
надо полагать, если бы все они были арестованы, колхозы бы обезлюдели.
Чтобы понять, как сотрудники НКВД выходили из положения, обратимся к
особенностям ведения следствия в этот период. С формальной точки зрения
для начала любого уголовного дела и ареста подозреваемого нужно иметь
основание — заявление потерпевших, сообщение о преступлении и т. п.
Соответственно, это должен быть документ, датированный числом более
ранним, чем время ареста.
Чаще всего наиболее ранняя датировка стоит на показаниях свидетелей, в
более редких случаях — на доносах и официальных характеристиках^1 .
Именно эти документы и выступали в качестве основания для ареста, однако
они не дают нам представления о первоначальном импульсе для «изъятия»
того или иного колхозника или единоличника. Остается вопрос — почему
вдруг начинаются допросы свидетелей или почему вдруг происходит
активизация десятков сельсоветов, которые направляют в НКВД персональные
характеристики с компрометирующим материалом.
Ответ на этот вопрос можно найти в показаниях сотрудников НКВД за
1939-1940 гг., которые они давали по поводу массовых репрессий.
Например, руководитель операции в Перми В. И. Былкин показал на суде,
что достаточным основанием для ареста он считал агентурные материалы.
Другой чекист — сотрудник Кизеловского ГО НКВД говорил, что существовал
приказ составить списки «контрреволюционного элемента», основываясь все
на тех же сообщениях агентов и «полуофициальном сборе данных»^2 .
^1 В следственных делах подобные документы могут находиться в разных
сочетаниях.
^2 Подробнее об этом см.: Гл. I «Кулацкая операция на территории
Прикамья в 1937-1938 гг.».
^3 Сабуров Е. И. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16957 н. д.
Л. 6-63.
Эти показания объясняют, почему «вдруг» начинался опрос свидетелей,
количество которых по отдельным делам доходило до нескольких десятков.
Секретные сотрудники (именовавшиеся в документах «источники») с
говорящими именами типа «Бинокль» или «Зоркий» предоставляли оперативную
информацию, а дальше начинались официальные следственные процедуры.
Агентурные донесения могли представлять собой 1-2-страничные
машинописные или рукописные донесения, а могли достигать и 57 листов,
как в деле Е. И. Сабурова^3 .
Что касается «полуофициального сбора данных», то здесь, по всей
видимости, особую роль сыграли сельсоветы и в меньшей степени РИКи и
правления колхозов. Официальная информация от сельсоветов имеется в
подавляющем большинстве следственных дел, с которыми нам удалось
познакомиться. Особая роль руководителей сельсоветов в информировании
НКВД не удивительна. С одной стороны, у них в централизованном порядке
можно было получить информацию сразу по нескольким колхозам и
единоличным хозяйствам. С другой стороны, в отличие от РИКов, эти
руководители находились в непосредственном контакте с местными жителями
и владели не только официальными, но и неофициальными данными.
В одном из дел содержатся показания колхозного кузнеца Ф. А. Маховикова,
который был арестован в начале ноября 1937 г., получил 10 лет лагерей и
смог дожить до реабилитации. В 1959 г. он вспоминал, что за месяц или
полтора до ареста он стал случайным свидетелем разговора секретаря
сельсовета с приезжим незнакомцем. Человек, приехавший в сельсовет,
интересовался, «кто из колхозников является более зажиточным или
облагался твердым заданием»^1 . Свидетель разговора не был кулаком,
являлся председателем ревизионной комиссии колхоза, но однажды
облагался твердым заданием, поэтому он попал в список лиц, названных
работником сельсовета. Пострадавший колхозник считал, что именно тогда
его и наметили для ареста.
Конечно, описанный случай является лишь косвенным доказательством. Мы
не можем с точностью утверждать, что незнакомец являлся сотрудником НКВД
или кем-то, действующим в интересах этого органа. Однако воспоминания
репрессированного дают нам представление о возможном механизме получения
сведений. Здесь указаны источник и форма получения информации: секретарь
сельсовета устно, без всяких «бумажных» формальностей дает по памяти
список интересующих незнакомца лиц. Чем не «полуофициальный сбор данных»?
Норин Г. Н. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13913. Л. 65.
Вернемся к путям выхода из того затруднительного положения, в которое
попали чекисты летом 1937 г. Первый, о нем мы говорили выше, был
очевидным и привычным — обращение к агентурным разработкам и
свидетельским показаниям, которым еще не был дан ход. Только из этих
источников можно было получить сколько-нибудь значительный массив
информации о людях, которых можно было бы идентифицировать как врагов.
Второй путь — это прямая фальси
фикация, к которой подталкивали, с одной стороны, существующий план
арестов и давление начальства, с другой — ограниченность резерва врагов
в колхозах и единоличных хозяйствах Прикамья. Рассмотрим оба.
«Бывшие»
На кого в 1937 г. у НКВД имелся компрометирующий материал? В первую
очередь речь шла о бывших кулаках, священниках и церковном активе,
иногда — о бывших белогвардейцах или лицах, сотрудничавших с белой
армией, участниках восстаний и, наконец, просто о недовольных своим
положением сельских жителях. Сексоты, штатные свидетели и доносчики
сообщали в НКВД о критических разговорах, которые вели эти люди, о
различных правонарушениях, но до приказа № 00447 этого, видимо, было для
арестов недостаточно. Приказ давал необходимое обоснование для изъятий,
ведь в нем говорилось, что «все эти антисоветские элементы являются
главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных
преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в
некоторых областях промышленности»^1 .
7 августа^2 1937 г. в селе Ашап Ординского района была арестована
крестьянка Н. М. Куляшова. Сотрудникам НКВД удалось собрать целый
список обличительных документов, которые должны были представить
56-летнюю женщину как матерого врага советской власти.
Самую скромную характеристику, как ни странно, мы находим в документе
без названия от 22 июля 1937 г. с очередной говорящей подписью «Свой».
Среди 8 сомнительных местных жителей, которые перечислены на листке,
указана и «кулачка» Куляшова^3 .
Более подробная информация содержится в рукописном документе,
подписанном двумя гражданами. Из доноса мы узнаем, что Куляшова в 1919
г. выдавала коммунистов, отступала с белыми, а в настоящее время ведет
среди женщин работу за срыв различных компаний^4 .
^1 См.: Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза
С. С. Р. № 00447 // Биннер Р., Юнге М. Как террор стал «большим»... С.
84-93.
^2 По другим данным арест произошел 9 августа 1937 г.
^3 Куляшова Н. М. // ГОПАПО. Ф. 643/2. On. 1. Д. 27212. Л. 11.
Еще больше подробностей в трех характеристиках сельсовета. Происхождение
Куляшовой определяется как кулацкое, уточняется,
что выдавала сторонников советской власти она вместе с мужем и что в
1924 г. лишалась избирательных прав «как активный участник
колчаковщины». В 1930 г. она — организатор протеста против закрытия
ашапской церкви^1 . В этом же году снова лишается избирательных прав (не
ясно, в связи с церковными событиями или из-за чего-то другого). Кроме
того, Куляшова объясняет односельчанам, что вступать в колхоз грешно,
выступает «против всех проводимых кампаний», а еще подрабатывает
знахарством и торговлей спиртным^2 .
И, наконец, завершает картину выписка из закрытого заседания президиума
РИК от 15 апреля 1933 г., в которой содержится постановление о высылке
кулака Куляшовой из Ординского района^3 . Не ясно, было ли выполнено это
решение, нам известно лишь, что в 1936-1937 гг. она жила в том же селе,
что и раньше. И еще один любопытный факт: при аресте у нее, лишенной
избирательных прав крестьянки-единоличницы, изымают паспорт!
Несколько допрошенных в качестве свидетелей односельчан подтвердили
компрометирующую информацию и дополнили ее сведениями о нелояльных по
отношению к власти высказываниях.
На двух допросах (16 и 31 августа 1937 г.) Куляшова отвергла обвинения
в систематической контрреволюционной агитации, созналась лишь в том,
что иногда допускала критические высказывания, а также в том, что в 1930
г. призывала не вступать в колхозы. Отвергла она и обвинения в
противодействии закрытию церкви, заявив, что арестовывалась по
подозрению в этом в 1930 г., но была отпущена. Что касается сюжета с
выявлением и расстрелом коммунистов, то здесь она признала участие
своего мужа, который умер в 1924 г., но не свое. По ее словам, муж был
членом следственной комиссии в 1919 г. и по его инициативе были
расстреляны два человека.
^1 По версии сельсовета, Н. М. Куляшова подговаривала людей не
допускать закрытия церкви. С целью сорвать это мероприятие била в
колокола и звоном собрала вокруг храма толпу в 800-900 человек. Куляшова
Н. М. // ГОПАПО. Ф. 643/2. On. 1. Д. 27212. Л. 12.
^2 Там же. Л. 12. ^j Там же. Л. 8.
Куляшова не убедила следователя. В «Обвинительном заключении»,
утвержденном 4 сентября 1937 г., отразился весь набор компромата из
доносов, характеристик и прочих источников. Что-то было даже усилено.
Участие в следственной комиссии расценивалась, например, как шпионская
деятельность. К пункту 10 статьи 58, по кото-
рому изначально выдвигалось обвинение, добавили пункт 13
(контрреволюционная деятельность).
9 сентября тройкой УНКВД Куляшова была приговорена к расстрелу с
конфискацией имущества, а 14 сентября 1937 г. приговор был приведен в
исполнение.
С точки зрения приказа № 00447, дело выглядело достаточно гладко. Была
выявлена «кулачка», сотрудничавшая с белыми, противодействующая власти.
Под обвинение подобран довольно обширный материал. Однако сегодня при
знакомстве с делом возникают вопросы. Главный — почему при таком
количестве компрометирующих сведений Куляшову не арестовали раньше?
Ответ на этот вопрос мы сформулировали выше: набранного компромата было
недостаточно.
Что мы видим в деле Куляшовой? Церковная и белогвардейская линии долгое
время никого не интересуют и уже поэтому сомнительны. Кулацкое
хозяйство в дореволюционном прошлом. Остаются нелояльные разговоры,
критика действий власти и нежелание участвовать в ее мероприятиях.
Слишком мало для серьезного уголовного преследования, не говоря уже о ВМН.
Нужны были совершенно особые политические и юридические условия для
того, чтобы начали брать людей, подобных Куляшовой, людей
подозрительных, которые когда-то вроде в чем-то участвовали, но чья
вина не могла быть должным образом обоснована. С этой точки зрения
ситуация Куляшовой типична, подобные случаи встречаются и в других
делах людей, арестованных по приказу № 00447.
Фальсификации
^1 Два человека арестованы 8-9 октября 1937 г., остальные — 8 ноября
1937 г.
^2 Норин Г. Н. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13913. Л. 46. 192
Перейдем к полным фальсификациям. Среди арестованных встречаются люди,
объяснить арест которых практически невозможно. Вот дело, по которому
проходила группа жителей Ворошиловского района, состоящая из четырех
колхозников и одного чернорабочего^1 . В «Обвинительном заключении»
говорится, что «следствием в достаточной степени установлена их
причастность к контрреволюционной повстанческой организации,
существовавшей в Ворошиловском районе»^2 . Это все. Присущие подобным
документам подробности вроде антисоветских разговоров отсутствуют. По
анкетам, которые заполнялись на арестованных, все они — кулаки, а трое
служили
у белых, но доверия эти сведения не вызывают. Поиск оснований для ареста
не дает положительных результатов. В деле нет ни агентурных донесений,
ни протоколов допросов свидетелей (!), ни доносов, ни выписок из
допросов лиц, проходящих по другим делам. Обвинение строится лишь на
показаниях арестованных. Их допросы представляют собой 4-5 листов
машинописного текста с признаниями в принадлежности к повстанческой
организации. Все допросы выстроены по одной и той же схеме:
«Вопрос: Вы обвиняетесь в том, что до ареста являлись активным
участником контрреволюционной повстанческой организации в деревне Гунино.
Подтверждаете Вы это?
Ответ: Да, я это подтверждаю. Я действительно являлся активным
участником контрреволюционной повстанческой организации в деревне
Гунино»^1 .
Некоторый свет на причины ареста этих людей проливают упоминавшиеся
выше показания кузнеца Ф. А. Маховикова 1959 г. Если незнакомец, о
котором говорил кузнец, действительно был сотрудником ГБ, то, скорее
всего, поводом для ареста послужил список «зажиточных» и облагавшихся
твердым заданием. Однако в показаниях 1959 г. описывается другой вариант
ареста. Когда арестованного Маховикова привели в правление колхоза,
туда же явился «нетрезвый старик». Он заявил сотруднику НКВД: «Вот вы
невиновных людей арестовываете, а у нашего кладовщика Норина Сергея в
кладовой гниет зерно»^2 . Тут же было собрано правление колхоза,
приглашен С. Норин. Колхозники проверили пшеницу и сочли ее годной.
Норина, тем не менее, арестовали и в числе прочих провели по
рассматриваемому делу. Тема порченого зерна на допросе не затрагивалась^3 .
^1 Норин Г. Н. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13913. Л. 22.
^2 Там же. Л. 66.
^3 У этого сюжета есть еще одна любопытная деталь. Маховиков знал от
односельчан, что во время Первой мировой войны Норин (по анкете
арестованного служил у белых) был коммунистом, сбежал из армии и
находился на подпольной работе. О том, когда он вышел из партии,
информации в документе нет.
Приведенный пример показывает, что проблема выполнения плана по арестам
решалась любыми способами. Вероятно, к ноябрю 1937 г. был исчерпан или
почти исчерпан запас оперативных материалов, что подталкивало
сотрудников районных отделов НКВД к более грубым методам работы.
Помимо перечисленных категорий арестованных мы можем выделить еще одну
— это сельские жители, причиной ареста которых являлись экономические
преступления (бесхозяйственность, растраты), хулиганство,
«неправильные» связи и т. п., выявленные незадолго до начала массовых
репрессий. В обычных условиях их дела разбирались бы милицией или
контрольными советскими органами, но в 1937 г. им давалась политическая
оценка.
Показательно в этом смысле дело Гуляевых, по которому проходило пять
колхозников Юрлинского района. Группу^1 «обслуживали» два секретных
агента, сведения от которых стали одним из оснований для начала
следствия. Основная масса компрометирующего материала в этом деле
посвящена трем из них. Вроде бы эти трое участвовали в 1918 г. в
восстании (село Полва). Сами они на допросах эти обвинения отрицали. Все
трое были идентифицированы как кулаки, вели антисоветские разговоры и
т. п. Все указывает на то, что они принадлежат к той же категории
арестованных, что и Куляшова, о которой шла речь выше. Нам в данном
случае больше интересны другие два участника «контрреволюционной
группировки»: К. А. Анферов и А. П. Гуляев.
Ни тому, ни другому участие в полвинском восстании в вину не вменялось.
У Анферова, правда, повстанцами были брат и два дяди, а у Гуляева отец.
Анферов, если верить характеристике сельсовета, был кулаком до
коллективизации, а Гуляев и вовсе был лишь сыном кулака. В 1930 г. оба
вступили в колхоз, при этом никаких сведений об их раскулачивании или
высылке в документах мы не обнаружили. Мало того, Гуляев некоторое время
был членом ВЛКСМ (выбыл механически из-за неуплаты взносов и
непосещения собраний).
^1 Изначально в группе было больше пяти человек. Пять описываемых
колхозников — это то, что от нее осталось (версия следствия).
^2 Гуляев Г. Е. и другие // ГОПАПО. Ф. 643/2. On. 1. Д. 28792. Л. 9.
Весь компромат на них относится к 1936-1937 гг. Анферов в
характеристике сельсовета обвинялся в воровстве фуража, разложении
трудовой дисциплины, а также в том, что «доводил лошадей до самой низкой
упитанности»^2 . Все это интерпретировалось как вредительство. На
Гуляева материалов было и того меньше. Ему приписывались критические
разговоры, подлинность которых под вопросом, главное же — «связи» с
врагами, которые разваливают колхоз, и «неправильный» отец. Последнее
было даже отражено в приговоре тройки: «Сын кулака, волостного старосты,
расстрелянного красными в 1918 г. за участие в кулацком восстании»^3 .
Как видим, оба колхозника не обладали богатой антисоветской биографией.
Их грехи с трудом умещаются в рамки приказа № 00447. Родственные связи,
на которые упирало следствие, вообще к приказу отношения не имели.
Чекисты вышли из положения очень просто — «доказали», что все пятеро
являлись членами «первичной к-р. повстанческой ячейки». В конце сентября
1937 г. К. А. Анферов был расстрелян, а А. П. Гуляев получил 10 лет ИТЛ.
Казус Морилова
В 1936-1937 гг. кунгурский райотдел НКВД вел агентурную разработку под
кодовым названием «Суслики». Информацию по этой разработке поставляли
несколько секретных сотрудников, больше же всего старался некто
«Марилов». В августе 1937 г. лица, находившиеся в разработке, были
арестованы. Почти все они были жителями деревни Беркутово. Главным
свидетелем по делу выступил их односельчанин, бывший красногвардеец,
инвалид второй группы Т. С. Морилов. Основанием для ареста, помимо
оперативных данных, послужили два доноса, написанные в июне того же
года. Автором одного из доносов был все тот же бывший красногвардеец.
Морилов дал подробные показания на большинство из десяти арестованных,
которые — с его слов — во время Гражданской войны были активными
белогвардейцами. Картина, нарисованная Мори-ловым, была дополнена
другими свидетелями, и на свет появилась очередная «к-р вредительская
группа кулаков». Все арестованные получили по 10 лет лагерей.
В 1958 г. в период реабилитации был допрошен один из пострадавших по
этому делу, а также несколько свидетелей. Все они рассказали несколько
интересных подробностей о Т. С. Морилове.
В Беркутово Морилов приехал лишь в начале 1930-х гг. Поэтому источник
его информации о белом прошлом местных жителей совсем не ясен. Он был
очень беспокойным соседом. Любил выпить, причем за чужой счет. Пьяный
бегал по деревне, кричал: «Посажу всех, если не поставите поллитра».
Затевал драки. В колхозе почти не работал, хотя почему-то получал
трудодни. По деревне ходили слухи, что он пишет доносы.
Однажды к Морилову с обыском нагрянула милиция (опустим причины обыска,
они здесь не так важны). У бывшего красногвардейца были обнаружены
документы, указывающие на то, что он служил в белой армии. Во-первых,
удостоверение о праве «вылавливать пар
тизан и советских работников», во-вторых, «благодарность за троих
расстрелянных партизан от командования армии Колчака»^1 .
В начале 1937 г. бывшего охотника за партизанами судили^2 . На суде
выяснились другие биографические подробности. До приезда в Беркутово
Морилов жил в нынешней Кировской области, состоял в партии. В 1931 г.
его из ВКП(б) исключили за сокрытие фактов биографии. Выяснилось, что
до революции он был стражником. После этого Морилов перерезал себе
горло, однако его спасли.
Суд приговорил Морилова к 2 годам лишения свободы, но он «почему-то»
наказание не отбывал. Вскоре после ареста «группы кулаков», Морилов «за
плохую работу» был исключен из колхоза, уехал в Свердловск, где и умер.
Материалы дела, о котором мы пишем, показывают, что Т. С. Морилов и
агент «Марилов», скорее всего, одно и то же лицо. Нам не известно, когда
и при каких обстоятельствах началось его сотрудничество с НКВД. Важно,
как нам кажется, обратить внимание на другое. Современные концепции и
методы исторического анализа предполагают внимательное отношение к
выявленным в процессе исследования казусам. «Всякий документ, даже самый
аномальный, может быть помещен в некоторую серию. Более того: будучи
адекватно проанализирован, он может пролить свет на более широкую серию
документов», — утверждает известный итальянский историк Карло Гинзбург^3
. Что мы можем увидеть, проанализировав случай с Мори-ловым под таким
углом зрения?
^1 Гилев Н. С. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13553. Л. 239-240.
^2 Из показаний очевидцев не совсем ясно, сколько судов над Т. С.
Мори-ловым прошло в то время — 1 или 2.
^3 Гинзбург К. Вместо заключения. Микроистория: две-три вещи, которые
я о ней знаю // Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и
история. Сборник статей. М.: Новое издательство, 2004. С. 299.
По всем признакам Морилов — потенциальная жертва приказа № 00447, — он
не просто служил в белой армии, он был карателем. Однако этот факт
никого не заинтересовал, и Морилов остался на свободе. И дело, на наш
взгляд, вовсе не в том, что он был сексотом, — это для ГБ не являлось
препятствием для ареста. Дело в том, что с его помощью можно было
создавать групповые дела, а, следовательно, быстрее выполнять план. О
групповых делах и пойдет речь в следующем разделе, но прежде еще одно
замечание. На разобранном выше примере мы видим, что агент мог играть в
конструировании дела сразу несколько ролей. Во-первых, свою роль
источника, во-вторых, роль автора доносов и, в-третьих, открытую роль
основного свидетеля. Подобные открытия заставляют более критично
относиться к свидетельским показаниям как к источнику информации^1 .
Групповые дела
Приказ № 00447 в Свердловской области был серьезно скорректирован
местным руководителем НКВД Д. М. Дмитриевым. От подчиненных требовалось
не просто найти и покарать врагов, но еще и выявить разветвленную
повстанческую организацию.
Не все райотделы сразу смогли включиться в игру. Практиковались аресты
одиночек без попыток расширить круг подозреваемых (например, дело
Куляшовой). Кто-то пытался найти реальные факты — хотя бы в доносах —
существования таких организаций. 2 августа 1937 г. на имя начальника
Добрянского РО НКВД поступила докладная от подчиненного. В нем со
ссылкой на парторга Чиркова^2 излагался компромат на бывшего
председателя Таборского сельсовета А. Е. Ворошнина и ряд лиц,
намеченных для ареста. В конце докладной сотрудник сообщает: «...об
организации банды, с кем он хотит действовать Чирков сказал что он не
знает и никому об этом не говорил что Ворошнин организует какую то
банду»^3 .
То ли энкавэдэшники искренне хотели найти «банду», то ли Чирков не
понял, что от него хотят. Так или иначе, необходимого свидетельства они
не получили. Следователь, правда, предпринял еще одну попытку. На
допросе уже арестованному Ворошнину был задан вопрос — получал ли он
задания от Головина^4 . Ворошнин ответил отрицательно, и эта тема
больше не поднималась.
^1 Нельзя также забывать о том, что в 50-е гг. свидетели в массовом
порядке отказывались от своих показаний, данных в 1937-1938 гг.
^2 Сообщения деревенских коммунистов и комсомольцев были еще одним,
помимо сельсоветов, источником информации для НКВД. Этот вид источника
в делах встречается редко.
^3 Дело А. Е. Ворошнина и других // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14346.
Л. 77-78.
^4 Головин Василий Федорович (1893-1937), председатель Уральского
облисполкома.
Аресты по делу Ворошнина шли с 5 августа по 6 сентября 1937 г. За это
время добрянские чекисты, видимо, поняли, чего от них ждут наверху, и
сконструировали «контрреволюционную повстанческую группу церковников» из
10 человек. Все было сделано почти как надо.
Почему «почти»? В деле не была указана связь с общеуральской
повстанческой организацией. Группа получилась локальной.
Создание именно локальных контрреволюционных групп характерно для
начального периода репрессий. Мы обнаружили их при анализе дел,
проведенных в Добрянском, Верещагинском, Чердын-ском, Еловском,
Ординском, Осинском и Кунгурском районах. Исключение составляли лишь
районы Коми-Пермяцкого округа.
Как создавались локальные группы? Сотрудники НКВД старались выявить
связи арестованного или намеченного к аресту. Соответствующие вопросы
задавались и свидетелям и обвиняемым. Секретарь Таборского сельсовета Г.
Д. Тарасов, например, на вопрос о его «близких связях» заявил, что по
работе и совместной выпивке связан с председателем сельсовета А. Е.
Ворошниным. Тема совместного употребления спиртного вообще часто
встречается в протоколах допросов.
Другие варианты контактов, о которых часто идет речь в делах, — это
родственные связи и принадлежность к церковному активу.
Высшим достижением сотрудников прикамских отделов НКВД было превращение
связанных между собой граждан в «повстанческие ячейки» и «взводы»
большой общеуральской организации. Наибольших успехов в этом направлении
достигли работники ГБ Коми-Пермяцкого округа. Они подключали к
общеуральской организации как локальные группы, так и отдельных граждан.
Добивались этого несколькими путями. Во-первых, в распоряжении ОКРО
НКВД находился список Ветошева^1 и «памятная книжка» Вилесова^2 . По
версии следствия, в этих документах под видом «стахановцев» и
«ударников» содержались списки членов повстанческой организации^3 .
Списки облегчали работу следователей. Достаточно было обнаружить
человека, например, в «памятной книжке», и необходимость в других
документах отпадала.
^1 Ветошев Я. А. — секретарь Кудымкарского райкома комитета ВКП(б).
^2 Вилесов И. С. — бывший председатель Юсьвенского РИКа, арестован в
феврале 1937 г.
^3 См. об этом: «Кулацкая операция на территории Прикамья в 1937— 1938
гг.».
Второй путь, вспомогательный: выписки из допросов уже арестованных и
признавшихся людей. Здесь тоже фигурируют списки, правда, не такие
бездонные, как у Ветошева и Вилесова. Не брезгают использовать и
«мертвые души». Выстраивалась цепочка признательных показаний, причем в
начале этой цепочки ставилось несу
шествующее лицо. По крайней мере, в 50-х гг. установить личности
признававшихся и место нахождения подлинников допросов сотрудники КГБ
не могли^1 .
Подведем итоги. Приказ № 00447 указывал на деревню как главное место,
где обитают враги советской власти. Несмотря на это, в Прикамье главный
удар «кулацкой операции» был нанесен совсем не по сельской местности.
Лишь четверть репрессированных в этом регионе граждан являлась
деревенскими жителями. При этом самой пострадавшей подгруппой были
колхозники, а с точки зрения национальной принадлежности — русские,
коми-пермяки (22,3 % репрессированных!), татары и башкиры.
Согласно идеологии приказа № 00447 прежде всего арестовывать следовало
«бывших». Однако их поведение далеко не всегда давало повод для ареста и
тем более жестокого наказания. К тому же этих «бывших» не хватало для
выполнения плана арестов. Первая проблема снималась относительно легко:
материалы следствия подгонялись под обвинение, невзирая на нестыковки.
Вторую решить было невозможно, и работники ГБ начали арестовывать
людей, принадлежавших к категориям, не указанным в приказе, т. е.
рядовых колхозников вместе с начальством — с председателями,
бригадирами, членами правлений и т. п. Судя по показаниям свидетелей
1950-х гг., среди них нередко встречались люди, лояльные к власти,
ценные работники.
Известный американский историк Шейла Фицпатрик в своей работе
«Сталинские крестьяне» описывает региональные судебные процессы 1937 г.
над районным начальством. Особенность этих процессов заключалась,
помимо прочего, в том, что простые колхозники на них могли свободно
критиковать бывшее руководство, припоминая им все обиды последних лет.
Ни до, ни после этого «сталинские крестьяне» подобной свободы не имели.
Для обозначения этой уникальной ситуации Ш. Фицпатрик использовала образ
карнавала — праздника, на котором на время люди играют не свойственные
им роли, когда многое позволяется^2 .
^1 См.: например, Пономарев М. В. и другие // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1.
Д. 9926. Л. 113-114.
^2 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской
России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001. С. 347.
На наш взгляд, перечень социальных персонажей, участвующих в этом
«празднике», можно расширить. В 1937-1938 гг. участниками кровавого
карнавала становились и следователи НКВД. Они вдруг
оказались в особой ситуации, когда совсем не обязательными стали
следственные процедуры и выполнение закона. Стало возможным арестовать
«бывшего» за то, что он «бывший», или подозрительного или вообще
случайно подвернувшегося человека. Для статистики.
Подавляющее большинство репрессированных сельских жителей было
арестовано и осуждено в течение четырех месяцев: в августе-ноябре 1937
г. Трудно точно установить причины резкого снижения количества арестов
в сельском Прикамье. С одной стороны, возможно, сыграл свою роль
климатический фактор. «Изъятия» деревенских жителей в зимних условиях не
позволяли поддерживать необходимый темп выполнения и перевыполнения
плана, которого требовали сверху. Гораздо рациональнее было производить
массовые аресты в больших городах, вроде Кизела или Перми.
Основаниями для «изъятий» были агентурные донесения и показания
свидетелей, датированные иногда 1935-1936 гг. Чаще всего арестованные
обвинялись в антисоветской агитации и контрреволюционном повстанчестве,
что влекло за собой расстрел (чаще всего) или 10 лет лагерей, т. е.
максимальные из предусмотренных наказаний.
Большинство репрессированных сельских жителей обвинялись в том, что были
участниками повстанческих объединений. Конструирование этих объединений
следователи проводили на основе выявленных дружеских, официальных,
родственных и религиозных связей арестованных. По требованию
свердловского начальства обвиняемых включали в состав большой
общеуральской повстанческой организации, однако не во всех районах
следователи сразу начали выполнять это «пожелание». Зачастую придуманные
группы имели локальный характер, т. е. их деятельность не
распространялась за пределы места проживания арестованных.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.